"Вы должны определять, какие тексты будут читать, а в какие - заворачивать огурцы" (А.Татаринов)

Минул 2015-й, который был объявлен Годом литературы. В течение года газета «Кубанские новости» публиковала рецензии на классику русской и зарубежной литературы профессора филологии Алексея Татаринова. Одну из них, о «Тёмных аллеях» Бунина, мы размещали у себя на блоге. В последнем номере газеты с удовольствием прочитала  беседу с автором рубрики о современной литературе, где он говорит о писателях, которые могут быть востребованными и через много лет. Отвечая на вопрос о современной поэзии, Татаринов рассказал о недавно вышедшем в Москве сборнике «Краснодарские поэты», который «приняли на ура». Эта оценка несколько отличается от взгляда другого профессора,В.К.Чумаченко: «Что касается проблем кубанской литературы, то ни в интервью, ни в комментариях пока не названа главная ‒ её чрезвычайно низкий уровень, который с уходом ветеранов (они уже ничего не писали, но держали марку) и вовсе сошел на «нет». Такая оценка кубанской литературы тоже имеет право на существование, тем более, далеко не все произведения писателей, издаваемые на Кубани, равноценны. В то же время Алексей Татаринов утверждает, «от нынешних произведений света, тепла не жди – писатели нашего времени скорее «пустотники», чем «смысловики». Уже одно это разделение современных писателей заинтересовало и заставило вчитываться в текст дальше. Ну а тому, кто захочет узнать мнение Алексея Татаринова ещё и о смысле жизни, о любви, нужно  прочитать беседу с ним до конца.

АЛЕКСЕЙ ТАТАРИНОВ: «ЛИТЕРАТУРА НЕ ДОЛЖНА ИДТИ ЗА ГРОБОМ»

Игра в кошки-мышки с властью

– Минул Год литературы. Что он значил для вас?

–  Для литературы это очень короткий срок. Я, например, приговорен заниматься ею пожизненно (улыбается). Но вообще в акции я верю мало. В России литература всегда была еще и философией, историей, политикой и отчасти религией. Если немного покопаться, то вы обнаружите, что думаете на языке образов Пушкина, Тургенева, Толстого. Многие об этих фактах подзабыли. Поэтому я этот проект воспринял как знак: власти заинтересованы в том, чтобы литература была нам видна и слышна. Кто-то против монархического прошлого, кто-то отвергает советское. Литература эти оппозиции, контрасты пытается снять. Это область примирения  конфликтов, но противостояний сложных и нужных. К слову, Достоевский, например, сейчас стал, по сути, официальным проектом государства. Именно его фондам оказывают большую поддержку.

– С чем это связано?

– В нем чувствуют человека, который был всегда за государство. Всеми движениями Карамазовых, Ставрогиных, Мышкиных он это показал. Его мысль проста: если ты будешь бить по государству, по этому целому, ты не соберешь никаких частей вообще. Толстой этого не понимал. Но у него свое высокое место. Вообще, больше других проиграл Горький – писатель, который считался идеологом XX века, большинству сейчас кажется скучным. В нем современный человек не находит драйва. В Достоевском находит, в Салтыкове-Щедрине – тоже. А Горький угрюмо честен и слишком точен в своих взглядах. А для современника это значит, что ты остался в другой эпохе. Кому интересны люди того времени? Меньший интерес сейчас и к Тургеневу, чем к Толстому и Достоевскому. Тургенев – потрясающий стилист, мастер слова, каких нету, но многим кажется скучным. А  «Обломов» Гончарова, где вот эта концентрация русского состояния, наоборот, очень популярен и в экранизациях, и в рассуждениях. Это тоже загадка – какое время кого выбирает.

– Но ведь литература всегда зависела и от власти?

 – От верхов, скорее, зависят писатели, которые живут и умирают. Серьезная литература может, конечно, власти отвесить поклон. Но настоящее произведение искусства перерастет и власть имущих, и даже своего автора. Вот, к примеру, кто писал «Одиссею»? «Вроде бы, Гомер», – скажут многие. Мы можем уже и не помнить имени писателя, а художественные тексты высочайшего уровня будут жить и формировать существование людей других эпох. В этом их миссия.

– Во все времена власть имущие видели в литературе и силу, и опасность. Вам не кажется, что сейчас этот вид искусства все-таки оставили в покое и не видят в нем уже никакого вреда? Это хорошо или плохо?

– Литература нуждается в добром и злом внимании верхушки. Когда в XX веке писатель понимал, что сегодня он жив, а завтра нет, он работал или на власть, или на вечность. Причем погибал иногда в обоих случаях. Сейчас хитроумные авторы пытаются заставить власть интересоваться собой. Когда «верха» играют с писателем в кошки-мышки, он понимает, что  нужен хотя бы как будущая жертва. А если сочинитель глаголет, а его никто не слышит, он просто дуреет от собственной ненужности. Нужно, чтобы власть замечала писателей и говорила: «ты написал дурость», или «ты нас выставил идиотами, но это интересно». Должен быть отклик… Интересно, что государство сейчас проводит те идеи, которые в свое время выдвигал  писатель и журналист Александр Проханов, абсолютный оппозиционер когда-то, а теперь один из стратегов, которого слышат. Это уникальная ситуация. Кто семь лет назад мог подумать, что Крым будет российским? Я – нет. А Проханов верил. Его романы не только прогнозируют, но и двигают ситуацию. Он как-то сказал, что надо бы написать манифест о том, что литература не должна идти за гробом,  не должна находиться в черных одеждах, пессимизме и плаче.

Не люблю Хармса

– Есть ли у нас вообще современная русская литература? Многие утверждают, что ее сейчас нет…

– За последние два года я отрецензировал более 200 современных произведений и написал две книги по этому поводу. И с уверенностью скажу, что современная литература, безусловно, есть. И все же… мне гораздо приятней брать в руки классику. Кстати, ваш проект «100 книг», в рамках которого я еще раз с большим удовольствием ее перечитываю, – настоящая отдушина для меня: великие тексты питают великой энергией. Например, убежден, что «Илиаду» и «Одиссею» надо изучать в школе. Это же абсолютная свежесть человечества, все впереди. Ужасов полно – депрессии ноль. «Я человек – ура!» – говорят они. Оттуда получаешь такой заряд человечности!

– А нынешние?

– Часто они насыщают просто конструкциями, идеями, сленговыми прорывами и другими неинтересными штуковинами. Но сильные писатели есть.  Хотя однозначно сказать, чей портрет будет сиять через сто лет, никто не может. Перспективы быть востребованными лет через пятнадцать есть у Захара Прилепина и его клана «новых реалистов»: Сергея Шаргунова, Романа Сенчина, Михаила Елизарова. Из писателей-идеологов – у Проханова. Из относительно «нейтральных» авторов – не правых, не левых – серьезные шансы остаться у романиста Михаила Шишкина.

– Жизнь ускоряется, тексты уменьшаются. Вам не кажется, что сейчас более распространены малые формы? Одно время все повально увлекались маленькими «штучками» Даниила Хармса…

– Вспомните, 90-ми вообще правила эстетика юмора, анекдота. Что касается Хармса, то я его не люблю, а вот его товарищ Александр Введенский – другая очень интересная вершина. Хармс обеспечивает читателя изящной фразой, афоризмом. Но мне он кажется человеком, который резко понижал уровень человечности. Если взять его псевдоэротические вещи, то мы увидим, что он в этом быту, который нас и так везде преследует, находил дурной, но приятный ему запах. И так «низа» в нашей жизни много.

Тексты для огурцов

– Как обстоят дела с современной поэзией и поэтами?

– Тут сложнее. Я вообще называю наше время порой прозы. Судите сами. Тираж хорошего современного романа – 3 – 5 тысяч экземпляров. Это значит, что текст прочитают человек 300 – 400. Тираж стандартного поэтического сборника – 100 – 200 экземпляров. Поэты с именами вроде Всеволода Емелина издаются  тиражом в тысячу экземпляров – то есть его вирши прочитают товарищи, коллеги, критики, некоторые профессионалы и случайные люди. 

Если о прозе я могу говорить очень долго – называть имена, анализировать, излагать свою позицию,  то с поэзией я так поступать не готов. Десятку имен современных стихотворцев я, конечно, знаю. И наши, кубанские, кстати, не на последних местах. Недавно в Москве вышла книга «Краснодарские поэты», так ее на ура приняли. И действительно, там есть по-настоящему классные – Сергей Егоров, Станислав Чумаков, Юрий Рассказов… Но сегодня поэзия не формирует центр. Ныне пииты живут жизнью интернет-человека: у них есть свои читатели, свои собеседники. А ведь мы помним время, когда они собирали стадионы: Евтушенко, Рождественский, Окуджава, уж о Высоцком не говорю.

– Что изменилось?

– Поэтическое слово не работает сейчас. Вступили в силу какие-то другие конструкции сознания. Мы меньше воспринимаем красоту. К примеру, в литературе есть роман. Он говорит: «Ты потратишь на меня два – три  дня, но получишь целостное сознание». Сознание Прилепина, Улицкой, Рубиной. Образно говоря, ты что-то съешь, будешь потом это в себе нести, и в тебе это не исчезнет – останется сюжет, тип мышления. А стихи? Они лишь омоют прекрасными водами, дадут образы, оттенки чувств… ну, и все. Этого современному человеку мало. Он прагматик – ему надо получить, освоить, состояться, сказать.

Мне кажется, что поэзия сегодня не ведет с нами диалог. Хотя это вовсе не значит, что мы не можем найти классного современного автора. Кстати, далеко ходить не надо. Одним из таких считаю нашего земляка Юрия Кузнецова. Он стихотворец уровня Бродского, но другого фланга: если Бродский «пустотник», то Кузнецов – «смысловик» и декадент отчасти. В чем его сила? Кузнецов создал свой мир, в отличие от многих других современных стихоплетов. Читаю их и понимаю, что они придумывают, скорее, стиль, образы, систему приколов. Где-то даже удачно – в некоторых местах я могу сказать: «Ух, как он тут ляпнул, как завернул»! Но это не мир, я не могу в нем находиться. А вот у Кузнецова я могу там сесть, постоять, курил бы – покурить.

– Как отличить настоящую литературу?

– Не всегда литературовед дает точный диагноз. Потомкам, возможно, покажется писком то, что мы считаем сейчас великим. Один из моих преподавателей говорил: «Вы должны определять, какие тексты будут читать, а в какие – заворачивать огурцы». Я могу сказать, что во многие современные произведения даже огурцы заворачивать не будут. И это нормально. Литература должна быть большой. Хотя одна из проблем современной литературы – это дикая спешка. Мы все прекрасно знаем, что между двумя серьезными романами у одного автора должны пройти годы. А у нас в России ежегодно выходит 3- романов. Представьте, что было бы, если бы через сто лет от каждого года все сохранились. Мы все опухли бы от литературы! Но мне крайне интересно их читать по одной причине – только по ним можно сделать некий срез современного сознания. Хотя, конечно, от нынешних произведений света, тепла не жди – писатели нашего времени скорее «пустотники», чем «смысловики».

Пацанская этика Прилепина

– Вы несколько раз упомянули эти названия. Что они означают?

– «Пустотник» – тот, кто считает, что ничто по-настоящему не имеет смысла. Будь ты рабочим или бизнесменом – исход один, все мы крякнемся. И это рождает у таких писателей интуицию печали, нигилизма, декадентства или суеты, но особой.

Такие авторы, и не только российские, кстати, с разных сторон описывают одну и ту же ситуацию: встречу с небытием. И это небытие либо пропагандируют, либо борются с ним, либо говорят, что чувствуют его, но не понимают. 

Все эти тексты показывают, что главная проблема современного человека – это не борьба идеологий, не какой-то конфликт систем, а встреча с глобальной провокацией: все мы еще существуем, хотим есть, пить, развлекаться, но в смысле высоком все кончилось. Многие об этом говорят, не впрямую, конечно, потому что роман – это не прямой текст, но говорят. И вот с этим работать интересно, небезопасно – читаешь и получаешь эту энергию холода, тьмы,  но жутко увлекательно. Эти писатели – нормальные люди, не самоубийцы, не подумайте, не философы пустоты даже. И вот на их фоне особо любопытны те, кто также ощущает эту пустоту, но пытается ей противопоставлять разные образы, импульсы и сюжеты смысла.

– Это, наверное, «смысловики»? А что именно они могут противопоставить?

– Допустим, так называемые «новые реалисты». Эти писатели, как правило, молодые ребята. За основу берут простую пацанскую этику. По их идее, настоящему мужику нужно «нарастить кулаки», как снаружи, так и внутри, и дорасти до собственной зрелости: стать мужем и отцом, то есть не быть инфантилом. Выдержать, не сдохнуть молодым – уже хорошо. И вот когда ты выжил, у тебя есть шанс, что ты будешь нужен, главное, себе, потому что многие и себе не нужны, а потом и другим. Эти авторы не литературные гении, но очень шустрые ребята – свою идею «стать отцом» они пропагандируют на разных уровнях – и в СМИ, и в соцсетях. Таков, к примеру, Захар Прилепин.

– Своим любимым писателем вы называете Леонида Андреева. Вас тоже привлекает тьма?

– Я об этом говорю и борюсь с этим, потому что это есть отчасти во мне. В чем свойство литературы? Допустим, тебе темно и плохо. И тебя потянуло к Леониду Андрееву. А у него еще хуже и темнее, чем у тебя. Но это «хуже» у него оформлено в сюжет, он его поймал и переделал в красоту, и теперь эту «темноту» можно проанализировать и сделать выводы. Греки называли это «катарсисом» – когда ты очищаешься, приобщаясь к мраку. Это не самый безопасный путь, но он действует. Это одна из миссий литературы – подобное вытесняется подобным. Как я пришел к Андрееву? Поступил на филфак, и тут выходит новый закон, и нас, всех первокурсников, забирают в армию, в танковые войска. Мне, хиленькому интеллигентику, конечно, там пришлось несладко. В итоге я попал в военный госпиталь, а там библиотека, книга «Жизнь Василия Фивейского» Андреева. Взял почитать и обалдел от того, как он понимает человеческое страдание. И понял, чем я буду заниматься, если выживу в армии. Курсовые, диплом, кандидатская – были посвящены его творчеству.

Цветаева поняла то, что не надо

– Как говорил классик, «чтобы хорошо писать, надо страдать». Вы согласны?

– Да, но современные писатели не хотят страдать, и они очень мало страдают. Я-то тоже, например, не хочу – вопрос, получается или нет. Писатель – это человек с опытом, а опыт приобретается по-разному. Найти счастливую писательскую судьбу, это, знаете ли… Вообще, быть в литературе – это потрясающе рискованное предприятие. Борис Акунин когда-то под своей настоящей фамилией Чхартишвили составил двухтомный сборник «Писатель и самоубийство». Открываешь его словарик и видишь, каков объем риска. Вспомните. Есенин завершил жизнь самоубийством в 25-м году. Откликается стихотворением Маяковский: «Вы ушли, как говорится, в мир иной. Пустота…». Проходит пять лет, он уходит через суицид. На самоубийства Есенина и Маяковского пишет стих Цветаева. Она тоже  поняла то, что не надо. Великолепный у нее вышел диалог. Через десять лет умирает сама. Причем они все – гении первого ряда. Разные ли причины? Да, но…

– Вы пробовали писать художественные произведения?

– Я сочинил один роман, отправил его в те самые места, подумав: возьмут – писатель, не возьмут – все. Ответа не было, я решил, что я не писатель, и успокоился. Недавно его перечитал и понял, что с ним надо еще работать. Я свою силу вижу в том, чтобы из самых разных образов, веков создавать единый поток информации, а придумывать свои образы – это большой вопрос.

– Вы преподаете на филологическом факультете. Кто сейчас идет к вам учиться?

– Это люди с возвышенно измененным сознанием. Те, кто хочет прожить свою жизнь интересно. Они могут показаться поначалу теми, кто не умеет делать ничего другого – ни разбираться в бизнес-планах, ни заниматься биологией. Но, когда они начинают заниматься филологией, в них просыпаются такие таланты!.. Раньше как считалось? Выпускник филфака – это училка, учитель вряд ли, либо журналист, часто хороший. Сейчас для филологии наступили новые времена, потому что стали понимать, что текст – это посредник в нашем мире. Текстовость везде: в политике, рекламе, юриспруденции, и требуются текстовики... Филология – некая концентрация знаний, и студент-филолог проходит ту школу, которая позволяет ему выплыть, вылезти и в других сферах.

Вы имеете право закрыть книгу

– В своей рецензии на «Горе от ума» вы говорите, что Чацкий смешон. Но ведь ни Молчалин, ни Фамусов, ни Софья не пойдут учиться на филолога, не будут продвигать литературу. Из всех только Чацкий – человек думающий, ищущий.

– Понятно, что если выбирать, кем быть из всех, кто там есть, то я за Чацкого. Но проблема в том, что все эти герои – страшные трусы. Фамусов, Молчалин, Софья – в одном варианте, Чацкий – в другом. Первоначально я статью назвал «Дожить до горя», то есть мы все должны дожить до своего осмысленного существования. Вся русская литература где-то к этому и призывает. А что сделал Чацкий? Он приехал, сказал, хлопнул дверью и уехал. Это бегство от серьезности.

– Тогда в чем заключается осмысленность существования? Проще говоря, в чем смысл жизни, по-вашему?

– Литература – это не философская система. Смысл жизни по Пушкину, Грибоедову, Толстому – разный. Но для меня смысл литературы в том, что в относительно свободной форме она дает постоянно расти: подниматься над прахом, над собственной пылью, взлетать над землей, которая нас, в конце концов, возьмет. Для сравнения. Если мы входим в любую религию, то мы даем обязательства – поститься, молиться, вообще поменяться. В литературе же мы ничего никому не обещаем. Мы входим в текст, живем и умираем вместе с героем, а потом выходим и делаем выводы. Сами! В литературе есть эдакая постоянная безответственность, которая рождает свободу. К тому же между читателем и текстом нет посредника, ты с романом один на один, тогда как в религии есть священники. Литература – область фантастической свободы. Меня это вдохновляет. Я и студентам говорю: «Вы имеете право закрыть книгу». Эта необязательность и есть самое сладкое в литературе. Но! Закрывая фолиант, ты должен понимать, что ты закрываешь. И когда твой ребенок делает это в сотый раз, ты должен рассказать, чего он лишается.

– И все же о смысле жизни?

– Мы все явились в мир с разными задачами. Одна из них – в какой-то форме узнать, что такое человек, чего он достиг. И литература через мощные супертексты это показывает. Если ты себя спрашиваешь, что такое быть человеком, то опыт литературы тебе необходим. Леонид Андреев, к примеру, верил, что суть жизни – это познание ее бесчеловечности и бесперспективности. У него вообще был талант в самых разных образах сообщать, что жизнь – это тяжелая западня.

Учение о любви создали… монахи

– Но, кстати, о любви он говорил так: «Настоящую любовь можно узнать по тому, насколько от нее человек становится лучше, и еще по тому, насколько от нее в душе светлее»…

– Слава Богу, что о любви пишут в литературе всегда, и пишут по-разному. Если сведем любовь к этой фразе, то мы попытаемся закрыть проблему. А это невозможно. Любовь возобновляется в каждом отдельном сюжете, ситуации. В этом ее великое преимущество, она предельно нерациональна. Если эта фраза одна из – здорово, если это единственный лозунг – я с ней не согласен.

– Что такое любовь, по-вашему?

– Мне близок христианский подход. Любовь – это не острые эмоции. Я бы очень хотел достичь того состояния, когда любовь есть не объект, не чувство, а пространство. Вот тогда надежно: чтобы любовь была пространством, где ты просыпаешься, засыпаешь, говоришь, молчишь, плачешь или смеешься. Один византийский монах, а монахи создали фантастическое учение о любви, писал: «Если ты в своих чувствах одного предпочитаешь, а другого нет, это категорически не любовь. Любовь есть ровное ко всем отношение». Мы говорим: «Как? Это невозможно!» Но если рассуждать серьезно, в последней стадии серьезности, то настоящая любовь – это не то, что нас связывает в сиюминутном движении, а то, откуда мы приходим и где находимся. Надежна та любовь, которая есть основа. А если она вдруг проснулась, она обязательно вдруг исчезнет. Но я сейчас говорю о любви как о существовании. Отношения мужчины и женщины не ограничиваются любовью-нелюбовью, они гораздо сложнее… Странная штука все-таки литература. Читаешь одного автора и понимаешь, что он пишет потому, что любит мир. Таков Достоевский, например. Открываешь другого – опа, а этот – потому, что он задыхается от нелюбви и барахтается, чтобы хоть как-то в себе это чувство взболтать. Андреев явно сочинял, чтобы не повеситься. Все его творчество – это спланированный литературный суицид. Он и умер в 48 лет от разрыва сердца. Впрочем, литература не должна идти за гробом…

(По материалам газеты "Кубанские новости")

Источник: Фалина, П.  Алексей Татаринов: «Литература не должна идти за гробом» [Текст] : беседа с профессором филологии Алексеем Татариновым о современной литературе / П. Фалина // Кубанские новости. - 2016. - 20 января. - С. 8-9.