Читаем современную литературу (беседа с литературными критиками)

Большинство читающей публики сегодня испытывает затруднения  при выборе книг. Изданий выходит много, но ориентироваться в плотном потоке непросто. Нужен лоцман, обозначающий тот фарватер, что выведет к качественной, содержательной литературе. Поэтому мы решили опубликовать фрагменты беседы с авторитетными литературными критиками Павлом Басинским и Максимом Замшевым. О качестве современной русской и зарубежной прозы, о  том, как возникла идея Тотального диктанта, о выборе произведений для включения в школьную программу. Уверены, нашим читателям будут интересны все эти размышления. Беседа проходила на встрече с читателями Самарской областной библиотеки, а её текст был опубликован в первом номере журнала «Библиотека» текущего года.

 «АНГЛИЙСКИЕ ДЕТИ ДОЛЖНЫ ЗНАТЬ ШЕКСПИРА. РУССКИЕ - ТОЛСТОГО И ПУШКИНА»

Кого из современных писателей вы бы отмети­ли сегодня в числе наиболее интересных, само­бытных, чьи книги можно порекомендовать чи­тателям?

Максим ЗАМШЕВ: Я считаю, что состояние нашей словесности сегодня находится на большом пике. Достаточно взять длинные и короткие списки ли­тературных премий ‒ это каждый год примерно 50-60 ярких имён. Вот те писатели, которых необхо­димо знать. Если говорить о личных пристрастиях, мне очень нравится Павел Курсанов. Совершенно потрясающий литератор, на мой взгляд, Сергей Кузнецов. И, конечно, Евгений Водолазкин, из фи­лолога превратившийся в прозаика, достигший ка­кого-то удивительного синтеза прозы «окультурен­ной» и в то же время живой и раскованной.

Павел Валерьевич, а каково ваше мнение относи­тельно отечественной прозы последних лет?

Павел БАСИНСКИЙ: «Что вы советуете почитать?» ‒ это самый трудный для меня сегодня вопрос, на ко­торый я всегда затрудняюсь ответить. Почему? Да потому что постоянно сталкиваюсь с тем, что в кругу людей, у которых примерно одно образование, один возраст, один круг общения и общие интересы, су­ществуют абсолютно противоположные взгляды на одну и ту же книгу. К примеру, трое прочитали какую-то вещь Пелевина. Один говорит: «Отвратительно, невозможно читать». Второй уверяет: «Гениальная книга». Третий: «Ну, в принципе, в этом что-то есть».

Лет 30 тому назад с подобным разбросом мнений мы не сталкивались. Читали Айтматова, Распутина, Астафьева. Могли спорить, не согла­шаться друг с другом. Но чтобы вот так: от «пол­ная ерунда» до «гениально» ‒ подобного не было. А сейчас абсолютный разброд. И это нехорошо. Потому что задача культуры, на мой взгляд, всё-таки людей не разобщать, а объединять, иначе мы все превратимся в таких мышек, которые, прячась в норке, грызут свой кусочек сыра. И не будем знать, кому что нравится.

Тем не менее, конечно, временами выстрели­вают книги, которые привлекают всеобщее внима­ние. К таким, безусловно, относится роман Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза». Я не могу ска­зать, что я от него в диком восторге, но произо­шла удивительная вещь: начинающая сценарист­ка написала роман о молодой татарке, которая в 1920-х гг. была репрессирована. Казалось бы, столько написано про репрессии, что никого уже ничем не удивить. И вдруг книга обрастает огром­ным количеством читателей, в основном женщин. Получает огромный резонанс. Значит, Гузели уда­лось что-то важное задеть в их душах.

То же самое можно сказать о Евгении Водолазкине. Кто бы мог подумать, что ученик Лихачёва, серьёзный филолог, работник Пушкинского дома [Институт русской литературы РАН], напишет роман «Лавр» ‒ сложный, необычный ‒ и произведение попадёт в разряд бестселлеров. Его будут читать, обсуждать. Оно станет модным. Кстати, это вовсе не плохое слово. Не надо его пугаться и видеть за ним что-то второсортное. Пушкин был модным поэтом, Достоевский был модным писате­лем. Даже Чехов был модным драматургом. Именно модным. На его пьесы шли.

Ситуация на книжном рынке сейчас, конечно, непростая ‒ новинок очень много. И проблема на­вигации выходит на первый план. Ориентироваться приходится даже не на лауреатов различных пре­мий, а на короткие списки, которые вывешиваются на сайтах. А дальше из этой качественной литера­туры следует выбирать уже то, что интересно лич­но вам. Доверяйте себе, доверяйте первичному вос­приятию, собственному вкусу. Изучайте аннотации. Если книга не располагает к себе, не читайте её, не слушайте других, которые вам будут доказывать, что она гениальна. То, о чём сегодня говорят с при­дыханием, завтра могут попросту забыть, так час­то бывает.

Павел Валерьевич, а о зарубежной литературе что-то можете сказать? Здесь нашим книголюбам ещё тяжелее ориентироваться.

П.Б. Прежде всего, отмечу, что современная оте­чественная проза по уровню уж точно не уступает европейской или американской. Неслучайно рос­сийских писателей довольно много переводят, осо­бенно во Франции, где вообще очень любят рус­скую литературу. Но конкуренция среди большого количества местных авторов не даёт нашим соот­ечественникам пробиться на зарубежный рынок.

Вот моя точка зрения: самой сильной литера­турой продолжает оставаться английская. Видимо, в силу традиций, какой-то своей мощи. В каче­стве примера приведу известного многим Иэна Макьюэна. Богатой на интересные имена про­должает оставаться Америка. Появляются писате­ли совершенно нового типа. Например, Джонатан Литтелл, автор романа «Благоволительница». По происхождению француз, живёт в США, сво­бодно владеет французским, английским, русским. С благотворительной миссией работал в Чечне, попал в плен, был контужен, какое-то время жил в Африке. При этом написал роман о Второй миро­вой войне, изучив огромный массив архивных ма­териалов и побывав в Германии, Польше, Украине, в Крыму, в Сталинграде. Вот это сочетание интел­лектуализма, глубокого знания темы и мобиль­ности ‒ характерная черта нового поколения пи­сателей. В России таких пока нет; может быть, приближается Захар Прилепин, который одновременно очень много читает, знает современную, в том числе зарубежную, литературу и при этом всё хочет увидеть своими глазами, прочувствовать на собственном опыте.

Из французов главным классиком считается Мишель Уэльбек, писатель скорее философского склада, но выдающий довольно фривольную прозу. И у меня к нему неоднозначное отношение. Не боль­шой любитель я и латиноамериканских авторов (Габриэля Гарсиа Маркеса, Хорхе Луиса Борхеса, Хулио Кортасара), которых наши соотечественники одно время читали просто запоем. Сейчас мне ка­жется, что это увлечение сошло на нет.

Вообще в литературных пристрастиях не надо бояться быть старомодным. Для меня, например, Хемингуэй до сих пор является любимейшим писателем. Я буду его читать и перечи­тывать всегда. Я не знаю лучшего рассказа, чем «Кошка под дождём». И более пронзительного романа о войне, чем «Прощай, оружие!». Не надо бежать впереди паровоза. Нужно отдавать пред­почтение вещам, проверенным временем. Мы не прочитали Томаса Манна всего, совершенно потрясающего писателя. У нас море неосвоенной литературы.

Знаете, впервые побывав на Франкфуртской книжной ярмарке в 2005 г. и увидев миллио­ны книг, которые издаются каждый год, я думал вообще перестать писать. Горы печатной про­дукции, огромные павильоны... Подумал: моя песчинка-книжечка, что она добавит? Но ког­да приехал в следующем году, выставка уже не показалась мне такой бескрайней, стала бо­лее понятной, и я, мне кажется, нашёл здесь свою нишу

Так что прежде всего надо читать оте­чественную литературу. Но и за интересными новинками зарубежной тоже по возможности следить.

Опираясь на современных авторов или класси­ков, что бы вы изменили в школьной програм­ме? Кого-то, может быть, добавили, а кого-то убрали?..

М.З.: Лично я думаю, что совершенно не важ­но, какие имена будут заложены в програм­ме. Самое главное, чтобы преподаватели при­вивали интерес к литературе. Тогда ребята и сами во всём разберутся. Мы учились в со­ветской школе, где Цветаеву, Ахматову лишь вскользь упоминали на уроках, но это не меша­ло нам зачитываться их стихами, бегать по ма­газинам в поисках книг. Можно ругать школь­ную программу, сетовать на то, что литература плохая, система образования не продумана, но это не изменит ситуацию. Всё гораздо глуб­же. Печатное слово перестало оказывать вли­яние на наши умы, мы больше не ищем в кни­ге ответы на насущные вопросы своей жизни, как это было много лет в отсутствие интернета и всей огромной информационной системы, ко­торая сейчас выстроена.

Большевики в своё время потратили огромные усилия, чтобы народ просто обучить грамоте. Потом поставили задачу ‒ много читать. Сейчас мы вступили в такой период, когда все хотят по­лучать короткие, быстрые знания из клипов, крат­ких информашек. Визуальный ряд практически заменяет вербальное сознание молодого поколе­ния. И тут ничего не попишешь. Нужно набраться терпения и ждать. Возможно, произойдёт какой-то перелом...

Павел Валерьевич, вы согласны с таким мнением?

П.Б.: Иллюзия, будто бы в школьной програм­ме неправильно представлена иерархия ли­тераторов, возникла в 90-х гг. прошлого века. Стали говорить о том, что выброшены многие имена, а те, что вошли в список, не по праву за­нимают своё место. Маяковский вообще не поэт, Горький и Шолохов ‒ выдуманные писатели. Главные поэты XIX в. не Пушкин, а Баратынский и Бенедиктов. Что могу сказать, основываясь на собственном опыте? Несколько лет назад по за­казу одного крупного издательства я формиро­вал антологию русской лирики XIX в. Собрал там 60 имён, хотя достойных на самом деле было больше. И вот в процессе отбора я ещё раз убе­дился, что Пушкин, Тютчев, Некрасов, Лермонтов, Фет ‒ поэты на порядок, на несколько порядков выше, чем Майков, Вяземский, Дельвиг и т.п. Это просто гении.

Дальше я стал смотреть литературу XX в. Безусловно, самый крупный поэт той поры ‒ Маяковский. Скажу больше: ерунда, что «позд­ний» Маяковский писал хуже, чем «ранний». Что «Облако в штанах» создавал футурист, а поэмы «Хорошо» и «Владимир Ильич Ленин» ‒ конъюн­ктурщик. Вы перечитайте сегодня «Стихи о со­ветском паспорте». Написать оду соловью и луне может любой лирик, а вот официальному доку­менту ‒ так, как сделал Маяковский, чтобы в па­мять врезалось, ‒ может только гениальный художник.

Конечно, крупнейшая личность Есенин. Попробуйте сравнить его со старшим товарищем Николаем Клюевым, тоже известным литерато­ром, с которым они вместе завоёвывали москов­скую аудиторию. Клюев, сложный, безусловно ин­тересный, ‒ для любителей, для интеллектуалов, для славистов, для кого угодно. Но Есенин совер­шенно другого размаха, другого масштаба.

Поэтому давайте сначала вернёмся к совет­ской школьной программе и посмотрим, что к ней можно добавить. А это, бесспорно «Белая гвар­дия», «Мастер и Маргарита» Булгакова. Некоторые вещи Набокова, Замятина. Кардинально менять проверенный временем круг авторов и произве­дений, на мой взгляд, не стоит.

Ещё один животрепещущий вопрос: нуж­но ли изучать «Войну и мир» в школе? Как со­временные подростки могут при нынешней занятости освоить четыре тома? У них време­ни нет! Почему-то у нас было время, а у них ‒ нет. А куда оно делось? Но, извините, если рус­ский ребёнок вырастет и будет путать Татьяну Ларину с Наташей Ростовой, а потом приедет с таким кругозором в чужую страну, над ним бу­дут просто смеяться, потому что Толстой - ми­ровой гений, за рубежом хорошо известны ге­рои «Войны и мира». А он не будет их знать. Адаптируйте тексты, показывайте экрани­зации! Я понимаю, что нынешним ученикам сложно воспринимать длинные фразы Льва Николаевича. Делайте переложения, как угод­но, но современный школьник должен усвоить базовые вещи русской классики, изучить ствол своей литературы, культуры. В любой англий­ской школе в старших классах обязательно ста­вят пьесы Шекспира в своём театре. Это нацио­нальное достояние. Британские дети должны знать Шекспира. Русские ‒ Толстого и Пушкина. Не надо здесь ничего выдумывать. Мы блужда­ем в трёх соснах.

Что касается советских писателей, можно включить «Уроки французского», «Живи и пом­ни» Валентина Распутина, «Царь-рыбу» Виктора Астафьева... А современников наших пусть чита­ют факультативно.

Павел Валерьевич, а как вы работали над тек­сты Тотального диктанта? Считаете ли вы по­лезным его проведение?

П. Б.: Без малого год я, можно сказать, жил этим диктантом. Так меня захватил процесс. Напомню, что вначале вся тема носила шуточ­ный характер. Изначальная идея принадлежала Новосибирскому университету: они решили про­сто похохмить. Собрались филологи, аспиранты, студенты, преподаватели и под диктовку написа­ли фрагмент из «Войны и мира». Наделали ошибок. Посмеялись. На следующий год кто-то ещё подтя­нулся ‒ и всё пошло по нарастающей. В 2019-м уча­ствовало, по-моему, уже около 300 тысяч человек из 81 страны.

Моя мысль заключалась в том, чтобы написать четыре связанных друг с другом фрагмента (по количеству часовых поясов ‒ начинаем во Владивостоке, заканчиваем в Америке), в каждом примерно 270 слов, посвященных русской классике, которые воспринимались бы как некий цельный текст.

Сам я диктовал в Таллинне. Нам выдели­ли огромный дом, трёхъярусный амфитеатр на полторы тысячи человек. Здесь же, в столице Эстонии, в спортивном комплексе озвучивал текст Станислав Черчесов, собравший ещё около тыся­чи. Это фантастика какая-то. Люди идут, идут, идут... Их всё больше и больше. И объяснений, почему растёт популярность Тотального диктанта, я бы на­звал несколько.

Во-первых, всё воспринимается как некая игра ‒ люди хотят вернуться в школу, сесть за пар­ту. Во-вторых, мы отучились писать от руки, хочется вспомнить, как это. В-третьих, речь идёт о модном флешмобе, который объединяет. Раньше мы уста­вали от коллективизма, а сейчас ‒ от одиночества. Хотим собраться вместе, сесть рядом, поговорить, посмотреть друг другу в глаза...

Ну и, конечно, за всем этим стоит обеспоко­енность по поводу возрастающей безграмотности населения. Утверждаю как человек, преподающий в Литинституте и каждый год принимающий экза­мены. Я помню, в мою студенческую бытность при написании сочинения одна пунктуационная ошиб­ка и одна грамматическая ‒ это минус балл. А сей­час не одна-две, а восемь-десять. Студенты знаки препинания ставят как попало. И в данном плане Тотальный диктант ‒ попытка вернуть грамотность, доказать себе и другим, что запятые это важно, это культура, если хотите.

В Самарской области именно на ваш диктант при­шлось рекордное количество высших баллов за пять лет.

П. Б. Мне сказали, что у меня был щадящий текст. Но я подчёркиваю, это коллективный труд. После меня над фрагментами работали ведущий филолог Новосибирского университета и ведущий лингвист русского языка в Москве. Они не меняли ничего кардинально, но разбивали сложные предложе­ния на более простые или, наоборот, те, что покоро­че, соединяли в длинные. Тексты должны быть при­мерно одной сложности и непременно содержать какие-то ловушки. Это была очень долгая работа. Но интересная. Поражает ещё и энтузиазм, с ко­торым люди всё организовывают. Вы представьте себе: в 81 стране, в Антарктиде, в космосе, в подво­дных лодках, на Чукотке и т. д. нужно собрать лю­дей, предоставить площадку, раздать всем бума­гу, ручки, найти того, кто будет читать. Потом листки сканируются, попадают в интернет, их проверяют. Затем на каждого участника заводится личный ка­бинет. Он может посмотреть, какие у него ошибки, и увидеть объяснения. И эта деятельность осущест­вляется бесплатно. Только в минувшем году имелся небольшой президентский грант, а в основном всё делают волонтёры, молодые ребята, у них горят гла­за, они весёлые, счастливые. Совершенно потряса­ющее явление!

Вы написали несколько серьёзных исследова­ний о Толстом и Горьком. Алексей Максимович некоторое время жил, к примеру, в Самаре, рабо­тал в местной газете, где публиковал, в частно­сти, и свои фельетоны. Жаль, что до сих пор никто не задался целью издать книгу, в которой все они были бы собраны...

П.Б. Согласен. Горький как журналист работал во многих изданиях ‒ «Самарской газете», «Одесских новостях», «Нижегородском вестнике». За такое дело, наверное, должен взяться специалист, фило­лог. Собрать материалы, составить комментарии. И появится академическое издание, где мы увидим ещё одну грань литературного таланта знаменито­го автора.

О Горьком вообще можно много говорить. С ним столько всего происходило... Сначала невероятно ранняя слава, которая пришла в 1890-е годы. Тогда уви­дели свет его очерки, рассказы, и он стал писате­лем почти таким же знаменитым, как Толстой. Потом пьеса «На дне» ‒ невероятный триумф. Пятьсот по­становок ‒ и везде аншлаг Дальше он расходится с большевиками, практически оказывается в эми­грации, затем возвращается и становится ведущим советским писателем, создаёт свой главный роман «Жизнь Клима Самгина» и, наверное, одну из луч­ших пьес «Егор Булычёв и другие».

А потом начинают насаждать культ лично­сти писателя. Нижний Новгород ещё при жиз­ни переименовывают в Горький, хотя Алексей Максимович был против этого. Все парки куль­туры ‒ имени Горького, кинотеатры ‒  имени Горького, библиотеки ‒  имени Горького, парохо­ды ‒  имени Горького. Это неправильно. И в 1990-е, как обычно бывает, начался другой период ‒  ста­ли распространяться байки, что Горький вообще несуществующий персонаж. Его, мол, придумали советская власть, Сталин и т. д., а на самом деле такой личности не было. Абсолютная чушь. И при жизни Горького все его современники понимали масштаб и значение этой фигуры. Единственный человек, который мог одновременно переписы­ваться с Василием Розановым и Владимиром Лениным. И почти дружить с ними. Он запро­сто общался с Чеховым и Толстым, с Лениным и Сталиным. Это человек, который пронизыва­ет эпоху. А уж как писатель кому-то нравится, ко­му-то нет ‒  дело вкуса. Я, например, считаю, что ему лучше удавались пьесы, нежели прозаиче­ские произведения. Он гениальный драматург, и, кстати, после Чехова наибольшее количество по­становок ‒  именно Горького.

Можете озвучить самую, на ваш взгляд, гениаль­ную фразу писателя?

П. Б. Есть много афоризмов. От «Человек ‒  это звучит гордо» до «А был ли мальчик?». Мне у Горького очень нравится идея, пронизывающая роман «Жизнь Клима Самгина»: все люди выду­мывают себя, но, к сожалению, плохо выдумыва­ют. Мудрая мысль. Он вообще был очень умным человеком.

Планируете ли вы новые биографические про­изведения об известных людях?

П.Б. Это сложный вопрос. После таких ярких личностей, как Л.Н. Толстой и А.М. Горький, труд­но переключаться на кого-то другого. Я, напри­мер, очень люблю Леонида Андреева. Но не буду писать его биографию, потому что после Толстого он кажется каким-то маленьким. При том, что он замечательный прозаик. Чехов и Достоевский не страдают от отсутствия внимания литературо­ведов. Шолохов ‒  не совсем моя тема. И о нём тоже достаточно много написано.

А потом я несколько устал от титанов. У меня как раз последняя работа ‒  «Посмотрите на меня», история Лизы Дьяконовой. Меня заин­тересовала судьба первой русской феминист­ки. Книга вышла в прошлом году, и я горжусь ею. Занявшись судьбой малоизвестной широ­кой аудитории девушки, заинтересовавшись её дневником, я вышел на темы женского образо­вания, женской психиатрии. И какие-то неведо­мые для себя вещи открыл. Речь идёт о судьбе купеческой дочки, которая закончила высшие курсы, потом поехала в Сорбонну учиться, а спу­стя какое-то время при странных обстоятельствах погибла в горах Тироля ‒  то ли самоубийство, то ли несчастный случай...

Кстати, сегодня это одна из любимых книг среди наших читателей.

П. Б. Мне она тоже нравится.

Вы собираетесь и дальше исследовать женский вопрос?

П.Б. Наверное, нет. Тема эта сама по себе, ко­нечно, сегодня актуальный тренд, но пусть феми­нистки сначала между собой договорятся, там же очень много всяких направлений, течений, спо­ров и т.д. Я писал книгу не о социальном явлении, а о конкретном человеке. Меня заинтересовала судьба этой девушки, и исключительно благодаря её истории я вышел к истокам русского феминиз­ма XIX в. Но специально заниматься этим направ­лением не буду Я вообще хочу от биографий от­дохнуть и заняться художественной литературой.

Спасибо, с нетерпением будем ждать ваших но­вых книг!

(По материалам журнала "Библиотека")

Источник: «Английские дети должны знать Шекспира. Русские - Толстого и Пушкина» : беседа с литературными критиками П.Басинским и М.Замшевым // Библиотека. – 2020. - №1. – С. 62-67.