Русская и хохляцкая душа кубанца

Нынешней весной случились юбилеи признанных классиков украинской и русской литературы Тараса Шевченко и Николая Гоголя. Для нас одинаково дороги и музыка шевченковского стиха, и разящая сатира Гоголя. Казалось бы, чем не повод для духовного объединения России и Украины, ведь обе наши страны  имеют общие исторические, языковые и православные корни. Но всё произошло с точностью до наоборот. События на Украине стали  предметом обсуждения на страницах всех газет и Интернета, о них спорят на улицах и в кабинетах, часто можно встретить и враждебно настроенные отклики. А ведь даже Гоголя национальный вопрос никак не занимал, вспомните его слова, где он говорит, что не знает какая у него душа − русская или хохляцкая. И так о себе может сказать каждый второй кубанец. Достаточно лишь прочитать рассказ Степана Деревянко «Последний рубль», напечатанный в «10-м канале», №13, чтобы понять, как тесно переплелись судьбы украинского и русского народов. Не дать себя поссорить со своими братьями-украинцами, это ещё пока в наших силах.

ПОСЛЕДНИЙ РУБЛЬ

Мне было двенадцать лет, когда мать надумала проведать нашу родню в украинском Полесье и решила взять меня с собой. На родине у неё оста­лись две сестры и мать, да ещё пле­мянники, сыновья погибшего в войну брата Иосифа. Отправились мы летом, когда моя старшая сестра Зина пошла в отпуск и приехала домой, и было на кого оставить корову и прочее хозяйст­во. Зина была довоенной дочерью от­ца от первого брака, но выросла пос­ле войны у нас, нянчила меня и ску­чала по нашей семье. Отца и маче­ху, мою мать, она любила. Жила Зина после окончания ветеринарного тех­никума в Донбассе и работала на фер­ме. Была она доброй и задумчивой девушкой. Зину родители и я тоже лю­били.

Мы ехали с матерью на север Ук­раины, туда, где через много лет рва­нёт Чернобыль, и село, где я родился, окажется в гибельной зоне. Ехали за­гружёнными харчами. «В голодный край йидымо», - говорила мать. Ме­сяц она собирала сливочное масло, перетапливала его и заливала в гле­чики. И глечиков оказалось в чемо­дане несколько да торба муки. В фа­нерном ящике, сколоченном отцом, везли сало и в бутылках подсолнеч­ное масло - олию. На большую по­клажу у матери рук не хватило. Я та­щил узел с лёгкими подарками: плат­ков, тканей каких-то мать наложила да еду на дорогу.

Доехали мы до нужной станции в еврейском местечке благополучно, если не считать, что от увиденного в дороге у меня чуть не «вылезли» глаза и от впечатлений кружилась го­лова. А мать просветлела лицом, по­молодела и стала красивей. Она вооб­ще была неплоха собой: с чёрными волнистыми волосами, миловидная, полненькая. Мужикам нравилась, от­чего отец до психов ревновал. Мать оставила меня с вещами у вокзала, а сама побежала искать еврея с под­водой (это был еврейский промысел), чтоб добраться в село. Было раннее утро, и с высоких сосен, под которыми я стоял, на меня падали капли росы. Они прижигали мне плечи и спину хо­лодом, но отойти от вещей я боялся - сопрут, хотя никого поблизости не бы­ло. Вскоре забухали по камням колё­са, и из-за здания вокзала показалась мухортая кобылка, тащившая непонят­ную для меня подводу: бока были не из сплошных досок, как на Кубани, а плетёные из толстых лозин. В этой кошёлке на колёсах сидели рыжий до красноты возница в жилетке и мать. Погрузились и поехали.

Дорога в село тянулась лесом и бы­ла сплошь из желтоватого песка. И, судя по следам колёс, машины по ней не ездили. Со всех сторон нас окру­жали высоченные сосны, их корни буг­рами торчали из песка, и на них нашу кошёлку кидало из стороны в сторону. Кобылка фыркала и напрягалась так, что аж кожа на ногах дрожала. Бежать или хотя бы разогнаться ей по такой дороге было немыслимо.

- Важко коняке, треба б грошей за довоз добавить, хозяйка, - сказал матери возница.

-  Дам, як догаварювалысь, - ответила мать.

-  Ох, важко, важко коня­ке, можэ прыстать, ны довызэ, - продолжил своё воз­ница.

Мать молчала.

-  Ох, важко ж, важко...

Мать спрыгнула с подво­ды и пошла по тропе рядом с дорогой.

-  А так лэгшэ?

Возница смолчал.

-  Вызы. Получишь, як догаварювалысь. Знаю я вашу рыжу породу, служила до вой­ны у одних богатих в Киёви.

Золото лыжало в шкафу, а плакалы, шо на хлиб ныма. А як нимыць граныцю пырыйшов, так утыклы    аж в Сибирь. Тьфу...

-  Та то ж богати, хозяйка, а я бидный. С конячкы кормлюсь. Добавь, хозяйка, а? Ты ж из щидрого краю, с Кубани.     

-  Ладно, дам тоби ще олии на слё­зы, - ответила мать.       

- Возница довольно причмокнул, что-то по-еврейски сказал мухортой, и она, ковыляя задом, шустрее потащила кошёлку.

- Сидайтэ, хозяйка, - позвал возница мать.      

- Тэпэр ны хочу, пробижусь по ридной зымли, - и мать сняла черевики, кинула их мне и пошла босиком.

Так мы к обеду и добрались до села,не встретив по пути ни одной подводы.       

Село моё родное, из которого меня увезли младенцем, оказалось разбросанным, деревянные хаты стояли под   соснами там и сям, и почвой был тот     же песок, что я видел в лесу. Огороды у хат были большущие, ещё больше наших кубанских, и росла на них картошка. Местами она уже зацветала. Кое-где полосками зеленело жито. Мать глядела на село и вытирала концами платка слёзы.

Остановились мы в хате, где жили моя бабка Палажка, тётка Федора - моя крёстная, и её сын Колька, босяк на пару лет старше меня. Тётка Федо­ра болела и лежала под рядном на ши­рокой лавке. Её знобило. В войну тёт­ка была связной партизанского отря­да (эти места считались партизанским краем), и на выходе из леса её сильно побили полицаи, отчего временами на тётку нападала лихоманка. Что это бы­ла за болезнь, я не знаю до сих пор, но так говорила бабка. Знаю только, что тётку кидало то в жар, то в холод, и бы­ла она такая худющая, что я боялся к ней подойти, когда она меня звала.

Вечером в просторной бабкиной ха­те, где посреди единственной, но боль­шой комнаты стояла русская печь и стол, а по краям и у стола лавки, соб­ралась родня. Поставили на стол ведёр­ный чугун варёной картошки, наше са­ло, наше подсолнечное масло, житний хлеб и сулею самогона. Выпили, раз­говорились, стали рассказывать, как живут: колхоз бедный, ничего не пла­тит, работают за трудодни, а по ним в конце года получают пуда по три жита да картошки. А она ничего не стоит, её и свою, с огорода, продать не­где, потому картошкой кормят скоти­ну и гонят из неё водку. Водку сбыва­ют в местечке евреям, но те сильно дурят. Оттого живут люди бедно. А как там на Кубани? Мать рассказывала, все восхищённо цокали языками, вы­ходило, что мы на хуторе живём чуть ли не в раю, и надо будет родне пере­бираться к нам.

Разошлись поздно. Спать нас поло­жили с Колькой на соседних лавках го­лова к голове и мы, утомлённые впе­чатлениями, уснули, а мать ещё долго за печкой шепталась с бабкой и тёткой, а утром, когда я проснулся, в хате уже никого, кроме больной тётки, не было.

-                 А дэ мамка? - спросил я.

-                 Побигла на кладовище могилки диток провидать: Вани и Зои, шо грыбамы потравылысь, - ответила тёт­ка. - Потим до родни збыралась. А ты погуляй с Колю. (Почему-то тётка всег­да, даже взрослого, его так называла: не Коля, а Колю).

Брат где-то бегал, а потом явился и позвал меня на озёра купаться. Кто б отказался! Я схватил из чугуна по его примеру пару вчерашних карто­шек, щепоть соли и с ватагой таких же босоногих побежал в лес. Но озёр там не увидел. Были какие-то большие ямы меж сосен, заполненные прозрач­ной водой, в глубине ледяной. Пацаны ныряли в них и выскакивали, как проб­ки, вереща на весь лес. Потом долго стучали зубами на солнце, согрева­ясь. Так и брат нырнул и вылетел из воды. Но я ж с Кубани! Нырнул и по­пал в ледяной холод. Но не выскочил, а пронырнул до другого края озерка, а потом проплыл назад.

В верхнем слое вода была тёплой.

И походил потом по бережку, похло­пывая себя по животу. Зубы сжал.

А к вечеру от купанья у меня начал­ся жар.

Всю ночь я горел и бредил. Передо мной кружились в хороводе сосны, рыжий возница скакал на своей кобы­ле по золотой пшенице, тянула ко мне руки мать, и всю ночь у моего изго­ловья просидела бабушка и студила мокрым рушником мой пылающий лоб. Мать где-то осталась ночевать у род­ни, побоялась в темноте идти через лес. А утром виденья мои кончились, но я по-прежнему горел и слышал, как больная тётка добрела до меня, хва­таясь за стол и лавки, потрогала мой лоб и произнесла:

Боронь Боже, боронь Боже Стыпанка.

А потом сказала брату:

-  Колю, там за божныцэю в хусточки останний рубэль (последний, зна­чит), визьмы ёго и сбигай в сусидне сэло в аптеку, купы Стыпанку аспири­на, бо мы ёго можымо ны збырыгты.

-  Так туда ж далэко, - ответил брат.

-  Попросы веломашину у головы колгоспу.

-  Може, у поштаря?

-  Поштарь ны дасть, ёму пошту розвозыть.

Председатель колхоза дал свой ве­лосипед, и брат привёз лекарство.

А к вечеру после аспирина жар стал спадать, пришла от родни мать, обцеловала меня, и я ей сказал, за что ку­пил Колька лекарство.

А через пару дней на станцию в мес­течко нас отвозила на колхозной под­воде поднявшаяся после лихоманки тётка Федора, а правил худым кони­ком Колька. Тётка сидела на соломе в фуфайке и платке и говорила с ма­терью, что будут и они перебираться на Кубань, раз у нас есть «хлиб и до хлиба». Что они потом и сделали.

А я смотрел на величественные сос­ны, на прямые, как стрелы, солнеч­ные лучи, пронизывающие их верши­ны, слушал хруст песка под обитыми железом колёсами, глядел на причуд­ливые извивы корней, и весь мир ка­зался мне добрым и прекрасным, ка­ким он может казаться человеку в две­надцать лет.

А дома, на хуторе, мать обо всём рассказала отцу: сказала, что прове­дала могилку старшеньких, и дала де­нег родне, чтобы деткам поставили «камьянэ надгробье», поведала и о мо­ей простуде. А я добавил про «остан­ний рубэль».

-  Та грошей Федоре я трохи дала, - сказала мать.

-  Нычёго, - сказал ей отец, - полу­чу в совхози, пошлёшь ще, раз там та­ка биднота. Мы ны вмрэм.

Деньги, конечно, мать послала.

А я сколько живу на свете, столько и вижу перед глазами тот последний затёртый бумажный рубль, хранящий­ся на крайний случай в платочке за ликом Господним, который спас мне жизнь.

                                                                                                                                                          Степан ДЕРЕВЯНКО

Источник: Деревянко Степан. Последний рубль: в жизни так бывает // 10-й канал. – 2014. – 21 марта. – С.5.