На следующий день колхозный староста собрал людей и стал самодовольно комментировать экзекуцию у колхозного правления. Колхозники слушали молча, молча и разошлись. Да только, видно, ничего не забыли. Потому как тот самый староста исчез потом на целую неделю, а явился потухший, с перебинтованной головой.
Куда-то исчезла его былая прыть, даже голос поменялся. Пряча усмешки, колхозники сделали вид, что ничего не заметили. Только вездесущая Горпина Карповна тихонько поведала: «Ой, девчата, довыслужувався пэрэд нимцямы староста наш. Хтось дэбэло управыв йому мозгы крипкою чистоколыною. Та так гарно, шо вин, бидный, насылу оклыгав. И от цього у його у голови шось зробылося». И действительно, был староста слегка не в себе, представ после болезни с ликом, наполненным кротостью и миролюбием. А вот три ближайших приспешника старосты, в том числе и доверенный бригадир, вообще «потухли». Евдокия была особо довольна: именно у неё сложились неприязненные взаимоотношения с тем самым бригадиром.
Только обсудили колхозники животрепещущую тему, как появилась новая. Одна
Тот, расхристанный, не торопясь, подошёл вразвалочку. Явно забыл своё место, мерзавец. Немец стал резко отчитывать румына, а тот и ухом не ведёт, стоя скособочившись. У немца терпение, по-видимому, закончилось. Он, не прекращая общения, натянул перчатку на левую руку и, сделав резкий выпад, заехал румыну в морду. Румын сразу «слетел с копыт», пропахав своей «физией» по дороге. После резкого окрика он вскочил на ноги, вытянув руки по швам. Видимо, этого офицеру было мало, ибо следующим был удар под солнечное сплетение. На этот раз «отдых» был более продолжительным. Для полного впечатления немец несколько раз перетянул румына стеком. С трудом поднявшись после грозного окрика, румын поковылял к своим солдатам, на ходу раздавая зуботычины. Те разом бросили корову и опрометью кинулись в разные стороны. А офицер, как ни в чём не бывало, снял с руки кожаную перчатку и с брезгливой миной отбросил её в сторону. Проследив, как женщина повела корову во двор, он что-то сказал солдату. Оба, засмеявшись, пошли вдоль улицы.
Выслушав рассказ, женщины заговорили о наболевшей теме. Станица давно стонет от бесчинства румын. Смеясь и плача, они сошлись во мнении, что немцы тоже бывают разные. Этот хоть и молодой, а сочувствие имеет. Выходит, не все фашисты палачи. А свои, что служат полицаями, похлеще оккупантов. На головы несчастных жителей, оказавшихся в оккупации, свалилось столько бед и несчастий, что на три жизни хватило бы. По прежнему ходят слухи об арестах и расстрелах людей на лубзаводе. Оказывается, что один парень видел, как убивают людей.
А недавно Евдокии передали порядком потрёпанное письмо. Причём, достаточно странное — без обратного адреса. Судя по количеству рук, в которых оно побывало, можно было лишь догадываться, что почта тут ни причём. На клочке бумаге химическим карандашом было написано прощальное послание. Евдокия сразу даже не поняла, что это весточка от бывших квартирантов, беженцев из Ленинграда. Похоже, писала Голда Абрамовна. Она сообщала, что их семья попала в плен к фашистам и находится в гетто. Кривые строки заплясали у Евдокии перед глазами. Строки письма полны трагизма. В первые дни они потеряли ребёнка, а вскоре - Исаака Абрамовича. Потом мужчин всех куда-то увели и о них ничего не известно. Голод и болезни косят всех подряд. Глава семьи перед смертью наказал написать это письмо и поклониться Евдокии, Александре Васильевне и Спиридону Трофимовичу. Наказ старика Исаака Ароновича гласил: «Если кто из семьи Таубергов уцелеет, то они обязательно найдут дорогу к Вашему дому». Читая письмо, Евдокия почувствовала холодок обречённости. Ведь она была уверена, что их эвакуировали в безопасное место. Так жалко этих исстрадавшихся людей! Это страшная война, в которой гибнут миллионы ни в чём не повинных людей. Именно она отразила с одной стороны — стойкость и величие духа, с другой — предательство, подлость и мерзость.
Но это всё в плане глобальном. В местном же - состоялась свадьба у районного бургомистра, который выдавал свою дочку за немецкого офицера. Молодых отправили в церковь на шикарной тачанке в сопровождении почётного эскорта полицаев из «казачьей сотни». Те, добротно одетые, на хороших лошадях, с гиком и казачьими песнями демонстрировали незыблемость и успешность новой власти, власти насилия, террора, грабежа и издевательств. В толпе приглашённых были немецкие и румынские офицеры, представители комендатуры, чиновники оккупационной администрации с жёнами. Играла громко музыка. Столы ломились от избытка спиртного и закусок. Короче, пир во время чумы, да и только. Ведь в это время жителей станицы грабили, расстреливали, подвергали истязаниям и пыткам. Немцы, они хитрые, взвалили всю грязную и чёрную работу на полицейский корпус. А во взаимоотношениях с населением создают иллюзию свободы и лояльности. Они открыли церковь, разрешили частную торговлю, рынок. Одновременно введены налоги на жильё и землю, да ещё на животных. Даже за кошку нужно платить 25 рублей, а за собаку — целых 50. Каждое крестьянское хозяйство должно платить натуральный налог в виде молока, яиц, мяса и шерсти. Часты реквизиции для нужд немецкой армии тёплой одежды. Для всех жителей района введена повинность, которую необходимо отбывать на бывших колхозных полях. Сами колхозы стали своеобразным придатком экономики Германии. Оккупанты бесцеремонно изымают в колхозах зерно, скотину, даже металл. А те, кто работает на немцев, пребывают на грани голодной смерти. За неповиновение неизбежно наказание — расстрел или отправка в концлагерь. Всё это время не прекращается охота на семьи коммунистов, офицеров, политработников. Идёт преследование комсомольцев. С комсомольскими вожаками фашисты не церемонились — большинство расстреляно. Новая власть всё туже затягивает удавку на шее народа. На улице Почтовой, где живёт Евдокия, недавно арестовали молодую учительницу только за то, что она была депутатом сельсовета. Страшно жить под угрозой и ждать, что за тобою в любое время могут явиться каратели и увезут туда, откуда ещё никто не вернулся. Был человек — и нет его. Обдумывая происходящее, Евдокия всё больше и больше проникалась ненавистью не только к немцам, но и их верным псам — полицаям. При этом она верила, что близок час возмездия. И вера помогала ей жить на этом свете. И оно, это долгожданное отмщение, наступит уже скоро. Подтверждением этому была неконтролируемая нервозность в действиях предателей. Ну, а румыны — те и вовсе «слетели с катушек». Недавно они сделали налёт на колхоз имени Ворошилова, да только поживиться было особо нечем. Разве что последняя пара племенных лошадей. Если бы не нестабильность положения немцев, они бы задали румынам, вторгшимся «в сферу экономических интересов рейха». На возмущения бывших колхозников «орлы маршала Антонеску» просто не реагировали. Подруга Евдокии — Полина вообще готова была вцепиться в глотку плюгавого румына, командовавшего мародёрами, забравшими последнего племенного жеребца. Она предложила Евдокии вернуть лошадей, выкрав их у румын по принципу «вор у вора украв». На том и порешили. Три дня девчата выслеживали румын, выжидая благополучного момента. Подмогою стала тёмная ночь, да оккупанты перепились по какому-то случаю. Кони, почувствовав своих, не выдали себя ни единым звуком. Всё сложилось удачно, прямо как в кино. Лошадей спрятали у знакомых на полевом стане бригады колхоза имени Фрунзе. Место было неприметное, со спуском в балку, поросшую камышами и рогозом. Нашлось и небольшое строение, вероятно, сгинувших «на высылке». Оришка, жившая в бригаде, обещала заботиться о животных. И, если девчата подвезут сена, то будет очень даже неплохо. Надо пережить немного, по всему, похоже, оккупантам уже недолго осталось хозяиновать. Придут наши — придётся возрождать колхозы, и коням этим цены не будет.
Со средины января морозы стали крепчать, занесло все дороги. У жителей — ни света, ни топлива, ни еды. У одних полицаев всего вдоволь. Кто-то из них проболтался, что перед Челбасской был выброшен «красный десант», и что на территории колхоза «Большевик» был бой. Часть парашютистов погибла, а нескольких, сильно обмороженных, полицаи захватили в плен. Тепло одетые, откормленные, предатели разъезжали на санях по всей округе, ожидая встречи с другим десантом.
Жителям и горько, и радостно. Горько за парашютистов. А радостно, что скоро сюда придёт Красная Армия. Оттого-то и звереют фашистские пособники, что чуют свою погибель.
До жителей станицы дошёл слух, что полицаи вместе с немцами расстреляли в станице Новоминской больше 100 человек евреев. Произошло ещё одно событие, расставившее акценты в череде последних событий. Молодая колхозница из «Политотдельца» во время облавы была схвачена на базаре без документов. Полицаи посадили её в тюремный застенок, а потом заставили делать уборку в помещениях гестапо. Там она видела, как, очевидно, с допросов волокли покалеченных молодых людей в остатках военной формы. Узницу заставили делать уборку в комнате, где шли допросы. То, что она увидела там, ввергло её в шок. Мало того, что там было всё в крови: и стены, и потолок; на полу она нашла отрезанное человеческое ухо. Она с трудом помнила, как потом вырвалась на волю. Страх помог ей добраться домой. Когда дома она осознала всё произошедшее, её начало трясти так, что она потеряла ощущение реальности и стала бредить. И, если бы не бабушка Евстратьевна, «отшептавшая» испуг, дело могло бы кончиться плохо.
В один из дней последней недели января 1943 года каневчане услышали отдалённый гул артиллерийской канонады. Становилось всё яснее, что дни пребывания оккупантов сочтены. Через станицу стали всё чаще проходить потрёпанные маршевые соединения немцев и румын. В один из вечеров группа с двумя подводами и несколькими верховыми лошадьми остановилась у ворот дома Евдокии. Замёрзшие, небритые, в куцых шинелишках, какие-то замученные и, похоже, голодные, бесславные воины не менее бесславного маршала Антонеску, просились на постой. Вели они себя без присущей им наглости, совсем скромно. Вышедший к ним дед Спиридон только покачал головой. Делать было нечего, так как их дом был самый большой в округе, на постой пустили. В самой большой общей комнате, где топилась печь, настелили соломы и солдаты «покотом» улеглись на полу. Один из них, немного знавший русский язык, беседовал со Спиридоном Трофимовичем. Евдокия, бывшая неподалёку, слышала весь разговор.
Оказывается, для пожилого солдата это была не первая война. То, о чём он говорил, вызвало у Евдокии сначала радость, а потом и сострадание. Такой же, как и она, хлебороб, не по своей воле взял в руки винтовку. Проклиная Гитлера, он не жалел слов негодования в адрес военного министра Антонеску, называя его псом. Винил Гитлера в том, что он развязал мировую войну; а Антонеску — за участие в войне Румынии. Ища сочувствия, он стал перечислять всех своих десятерых детей, загибая пальцы рук. Загнув мизинец, он запричитал, что его самому младшему сыну всего два года. В его семье не каждый день бывает мамалыга, живут, по сути, впроголодь. И он, многодетный отец, ненавидит эту войну, оторвавшую его от семьи, от крестьянского труда. До войны в его хозяйстве была всего одна лошадь и клочок земли, где он сеял кукурузу и немного пшеницы. Им, тогда, в мирное время, хлеба не хватало. А по нынешним временам — и говорить не приходится, потому, как его хозяйство разорено войною до конца.
Утром румыны стали собираться в дорогу, попросив сена для лошадей. Евдокия, подоившая перед этим корову, налила им в два котелка молока. Прощаясь, тот самый солдат, поблагодарив за сено и молоко, сказал: «Передай спасибо вуйку, что приютил нас на ночь, а тебе, домна, желаю, чтобы с войны живым пришёл твой хозяин...». А сам вытер грязным обшлагом шинели набежавшие слёзы. Евдокия долго глядела им вослед, и в её душе не было ненависти к несчастным людям, ставшим заложниками затеянной Гитлером военной авантюры, воюя по принуждению против её Родины.
Шли последние дни января. Невыносимо трудно жить, а ещё труднее уцелеть. Уцелеть в этом аду бесчинств, поборов и издевательств со стороны полицаев, бесившихся от безысходности. Кто-то из ведомства бургомистра сообщил, что «чёрная сотня» планирует учинить резню, так сказать, на прощанье вырезать все семьи «городовыкив и комысарив». Да только слух дошёл прежде всего до предполагаемых жертв, вовремя исчезнувших из станицы. Короче, акция провалилась, потому что времени на поиски у полицаев уже не было. На базаре, куда Евдокия вырвалась за новостями, ей сообщили, что на Мыгрынке уже повесились два полицая, боясь возмездия за предательство и все подлости. Ясно, что наши войска будут со дня на день. Уходить в спешном порядке стали и немцы. Их путь, по всей вероятности, лежит в сторону Краснодара.
И вот пришёл тот самый день освобождения, запомнившийся нашей героине на всю жизнь. Об этом сообщило устное радио. Было утро четвёртого февраля, когда каневчане увидели воинов-освободителей. Это произошло в центре станицы, куда стекался весь народ. Худые, небритые, уставшие, в поношенном обмундировании. На их лицах была отражена вся тяжесть войны, скорбь по погибшим товарищам, горечь поражений и радость последних побед. Оккупанты катятся теперь от самого Сталинграда. Их гонят наши войска и с Кубани. Пусть станицу Каневскую взяли без боя, но от этого значимость победы не уменьшилась. Жители плакали от счастья, обнимали своих освободителей, совали им еду и благодарили, благодарили...
Наступала новая жизнь, с новыми заботами и тревогами. Советская власть утверждалась буквально на ходу. Приходилось решать массу проблем, связанных с элементарным обустройством жизни после оккупации. Самое, вроде, простое: организовать баню нашим солдатам, помочь с питанием, расквартировать на короткий отдых. В колхозе имени Ворошилова выбрали председателя, правление, назначили некоторых бригадиров полеводческих бригад. При патронаже райисполкома была назначена комиссия по учёту остатка зерна, скота, лошадей, быков, сельхозинвентаря. Ведь впереди была посевная. Евдокия привела в колхоз лошадь, брошенную румынами. Ныне в колхозе на особом счету каждая тягловая единица. Новоприбывшей дали кличку Румынка. Состоялось первое, после освобождения станицы, собрание. Председатель только что восстановленного райкома партии доложил, что идёт массовое освобождение Кубани от немецко-фашистских захватчиков. В освобождённых станицах необходимо провести весенний сев. Правительство, комитет обороны возлагают на сельских тружеников большие надежды. Красной Армии в первую очередь нужны хлеб и мясо. А армия, освободив Кубань, пойдёт на Украину, Белоруссию и выйдет за пределы границ СССР. Советские солдаты не жалеют своих жизней, чтобы разгромить подлых захватчиков и приблизить долгожданную Победу. По прежнему актуальны лозунги: «Всё для фронта, всё для победы», «Армия и народ — едины», «Победа куётся в тылу». Меж тем накал событий нарастал с катастрофической скоростью. Станица сразу же становится прифронтовым госпиталем. На постой в домик Евдокии определили двух легкораненых офицеров. Один молодой в чине старшего лейтенанта; другой — немного постарше, капитан. В первую ночь Евдокия проснулась от стона, доносившегося из комнаты постояльцев. Пришлось зажечь лампу и выяснить что же случилось. Это было плохо молодому офицеру. Осмотрев рану, Евдокия почуяла неладное. Пришлось взять на вооружение прошлый армейский опыт. Взломав без колебаний гипсовую повязку, она освободила место предполагаемого абсцесса, и оказалась права. В таз хлынула кровь с гноем. Обработав рану и перебинтовав участок руки, она решила оставить всё до утра. Утром она проведала раненого. Ей вначале показалось, что он уже неживой. Но капитан её успокоил, убедив, что лейтенант спит. Она всё же позвала свёкра, и тот подтвердил, что раненый спит: «Детка, не тревожь его. Он, бедный, много суток не спал — пусть поспит. Только на третьи сутки лейтенант проснулся. Евдокия принесла ему поесть. В беглом разговоре боец сказал, что зовут его Александром; родом он из Ленинграда. У него там осталась семья, но об их судьбе у него нет никаких вестей. Офицер выглядел неважно. И только вечером они продолжили разговор, из которого Евдокия узнала, что Александр был командиром пехотной роты и воюет с первых дней войны. До его ранения рота много раз обновляла свой состав, настолько велики были в ней потери. В его подразделении регулярно присылали молодое пополнение. Совсем безусые мальчики — не обученные, не готовые к тяжёлым боям. Так было и в последнем бою. Молодые солдаты во время бомбёжки то бежали от страха неведомо куда, то сбивались в толпу, теряя рассудок. А сверху их обстреливали немецкие лётчики из пулемётов. На сей раз они сбежались под его защиту, а он пытался навести хоть какой-то порядок. Потерял бдительность и поймал в предплечье вражеский осколок — раздробило кость и получил лёгкую контузию. Так в очередной раз перед Евдокией война предстала во всей своей немой жестокости. В том бою Александр потерял более половины своей роты. Некоторые ребята погибли даже не сделав ни одного выстрела. Евдокия плакала. Пятилетняя дочка бросилась её успокаивать. Вытерев слёзы, Евдокия попросила дочь почистить дяде варёные куриные яйца, потому что у него ручка болит. А та, заложив ручки за спину, заявила, что это мол не мой папа, и я не буду ему чистить. Евдокия ещё не успела ничего сказать, как Александр прижал ребёнка к себе и погладил девочку по голове. В глазах его была такая тоска, что у Евдокии от этого ручьём потекли слёзы. Офицер пояснил, что у него в Ленинграде осталась такого же возраста дочурка. На свои запросы о судьбе семьи он ответа так и не получил.
Ещё одна человеческая трагедия. А сколько ещё подобных произойдёт в этом жестоком мире, взорванном войной невиданных масштабов. Абсолютно неоценимы размеры великой человеческой трагедии. На фоне происходящего трагичны и судьбы многих людей. Раненая рука старшего лейтенанта не заживала. Вернувшись вечером с работы, Евдокия застала его собирающимся в дорогу. Александра с другими ранеными отправляют в армейский хирургический госпиталь. Скоро должен прилететь самолёт. Лейтенант сказал, что капитана отправили долечиваться по месту жительства куда-то под Армавир. Евдокия как могла успокаивала Александра, но в душе понимала, что ампутации, очевидно, не избежать. Расстались они тепло и офицер пообещал обязательно из госпиталя написать письмо. А на следующий день Евдокии пришло письмо от Фёдора. Муж писал, что в бою был легко ранен, находится на излечении в госпитале. А самое главное, что его отправляют долечиваться домой. А ещё прошёл слух, что Ставка Верховного Главнокомандования решила демобилизовать специалистов сельского хозяйства, тех, кто родом с Кубани, для подъёма колхозов и машино-тракторных станций. Стране нужен хлеб. Семейной радости не было предела. Свекровь, уже потерявшая на войне двух сыновей, молила Бога сохранить ей младшего сына.
Но радостных событий, подобных этому, было очень мало, ибо станицу потрясла страшная весть. С началом работы в районе Государственной комиссии по расследованию злодеяний фашистов и их пособников на лубзаводе были вскрыты могилы погибших во время фашистской оккупации. К этой акции были привлечены колхозники, работники лубзавода и других предприятий, медики, работники НКВД. В один из дней в раскопках участвовала и Евдокия. Увиденное буквально потрясло её. Да что там?!Вся станица содрогнулась. Совершённые злодеяния были настолько масштабны, что вообще не поддавались человеческой оценке. В могилах были обнаружены изуродованные тела мужчин, женщин и детей в возрасте от двух до 14 лет. Многие со следами истязаний, пулевых и ножевых ранений. Тела были просто сброшены в ямы для замачивания конопли, а потом засыпаны землёй. Всё вперемешку. На опознание собралось множество жителей. Кто-то нашёл среди жертв своих родных и близких. И не было предела горю матери, опознавшей сына, дочь; жене, узнавшей мужа; горю людей, сломленных неизвестностью о судьбе родственников. Часть жертв опознать так и не удалось. Но были обнаружены тела десятерых парашютистов, в том числе и тело радистки Вали Гальцевой. Несколько дней длились раскопки. Тела парашютистов мыли и отогревали в сушильных камерах лубзавода. А одежду для них собирали жители станицы. Было принято решение перезахоронить в станичном парке парашютистов и известных жителей района, красных партизан, членов партийно-хозяйственного и комсомольского актива. Наступили траурные дни. Печальные же вести следовали одна за другою. Пришло сообщение о гибели воинов 89 Армянской дивизии и молодых ребят-призывников под хутором Гарбузова Балка. По разным сведениям призывников погибло около 300 человек. В том бою чудом остался жив племянник мужа Григорий — семнадцатилетний парень. Он рассказал о том, что его и ещё нескольких парней спас пехотинец-офицер. Пришлось и Евдокии видеть слёзы трагедии под хутором Гарбузова Балка. Её и нескольких молодых колхозниц, уже имевших опыт доставки продуктов нашим воинам под Ростов в 1941 году, в срочном порядке отправили с продуктами для солдат одного из подразделений 89-ой стрелковой дивизии, сражавшейся на подступах к хутору Поды и станице Джерелиевской. Так получилось, что путь их лежал через тот, печальной памяти, хутор. Там ещё не убрали всех убитых и девчатам пришлось увидеть потоки застывшей крови, раздавленных танками, растерзанных молодых ребят и солдат Армянской дивизии. То, что видела Евдокия в боях под Ростовом в ноябре 41-го года, меркло в сравнении со следами боя под хутором. Увиденное там оставило в душе каждой молодой женщины неизгладимый след на долгие-долгие годы. Вернувшись домой, они застали ещё печальные новости. Оказывается, что при освобождении Брюховецкого района погибли командир одного из полков Армянской дивизии Исаханян и сам командир дивизии полковник Василян.
Публикуется с личного разрешения автора
Комментариев нет:
Отправить комментарий