Местная хирургия, или почти по Чехову. Рассказ (Лемиш Н.Ф.)

В конце июня  отмечается день медицинского работника - главного человека, которому человек может доверить самое драгоценное, что у него есть - своё здоровье. Сейчас мы можем пойти в поликлинику, или в частную клинику, и определить, с чем связаны наши недомогания. Или "отремонтировать", к примеру, свои суставы. Или зубы. А лет 60-70 назад это было весьма проблематично, да ещё при том уровне развития стоматологии. Но человек - не робот, нуждается в лечении, в помощи врача, будь он хоть где - в крупном городе, или на маленьком кубанском хуторе, на полевом стане. О тех далёких временах, когда после войны работы было много, и болеть особо было некогда, да и люди порой по старинке доверяли бабкам-знахаркам и рассказал в своём рассказе-быличке местный краевед Лемиш Николай Фёдорович.

Народная медицина, целительство, зародилась намного раньше медицины официальной, кою вершат дипломированные доктора и врачи. Лучшие свои младые годы эти специалисты проводили за детальным изучением медицины с самих азов, дабы не спутать селезёнку с мозжечком. У них были толстенные умные трактаты и атласы, а также профессора, интерес к учёбе стимулирующие массой действенных способов. И небезуспешно.  Зато народная медицина зиждется на таланте, искусстве манипулировать руками и чутье знахаря. И божьей помощи – куда ж без неё! О таких целителях говорили – знахарь, значит знающий то, что неподвластно простым смертным. Знахари, в большинстве своём, люди осторожные, себе на уме. Ещё их прозывают эскулапами. Они почитатели великого, но очень самонадеянного врачевателя античности. Эскулапы весьма решительны во врачевании, что страшит и смущает неискушённых пациентов. Возьму на себя смелость утверждать, что блаженной памяти император российский Пётр Алексеевич весьма чтил античность Древней Греции, её богов и старину Эскулапа. Поэтому, по воспоминаниям современников, при нахождении на него

«врачевательского зуда» он самолично «пускал кровь» и дёргал зубы. Да ещё и лекции при этом читал. Особенность последней процедуры была в том, что это больше походило на пытку, потому что из анестезии только и было, что «заговаривание зубов».  Ну, или более действенные, но не менее болезненные способы отключки орущей жертвы стоматолога. Молва гласит, что у «врачующего» монарха под рукой был «медбрат», который в нужный момент осуществлял боязливым пациентам анестезию специальной киянкой, для пущей гуманности обитой войлоком. Страдальца погружали в наркоз метким «поцелуем» в темечко, и он на короткое время отключался. А за это время крепкая монаршая рука выдёргивала тот самый больной зуб. Бывали, конечно, и ошибки, по причине плохого зрения, либо характера. Крутенек был император, ох, крутенек! Мог под горячую руку выдрать пару здоровых зубов. А для повторения процедуры «анестезию» повторяли. Иногда после такой стоматологии пациент избавлялся от зубной боли, но становился слаб головою. Но ведь это частности, правда? Ведь пожертвовать парой-другой зубов и полпинтой крови для монаха был честью для вельмож, особенно если за это они получали некие поблажки, преференции, а то и продвижение по карьерной лестнице.
У Антона Павловича Чехова есть замечательный рассказ «Хирургия». Я с большим пиететом отношусь к Чехову, так как по основному своему призванию он был врачом, а литературное творчество стало для него делом вторичным. Однако же, в истории он прославлен более как писатель. И в мировой литературе золотыми буквами вписано навеки имя Чехова.
Но вот пусть простит меня дух великого классика, но при всём моём уважении к его творчеству, я берусь утверждать, что в среде кубанского народа, обладающего величайшим юмором и особой находчивостью, могут разыгрываться такие коллизии, на фоне которых некоторые описанные Антоном Павловичем сюжеты померкнут, покажутся пресными. А теперь, как говорили римляне –Ad rem, ближе к делу.

Во второй бригаде небольшого колхоза им Ворошилова (дело было после войны), проходил утренний наряд. В первом ряду стояли бывалые казаки, труженики с большой буквы. Женщины стояли позади. Народ был активный, все переглядывались да перешёптывались, что вызывало у бригадира Ивана Гавриловича лёгкое раздражение.
Человек он был тёртый, прошёл войну, достиг зрелого возраста, был опытен в обхождении с людьми, умел найти подход к каждому из своих подчинённых. Он весьма тонко чувствовал, «хто якым духом дышэ». Но сегодня он, обычно юморной, был чем-то встревожен и невесел. Многие заметили, что он то и дело бросает взгляд на правый фланг «мужского» ряда, где стояли прикомандированные трактористы, рулевые Каневской МТС.  Среди них выделялась колоритная фигура Пантелея Дудки, главного специалиста тяжёлого трактора «Комсомолец», приписанного в МТС переходом из военного ведомства в гражданское.

Дудка был казачина саженного роста, крепкий, «кровь с молоком». Но теперь он представлял

собой весьма унылую картину. Лицо его наполовину было завязано вафельным полотенцем, которое когда-то, наверное, было белым. На открытой половине лица застыло выражение трагической отрешённости, точь-в-точь, как у партизана на допросе. Но маску партизана портил торчащий цыганским пупом на макушке картуз, из-под которого предательски лез узел того же, серожёваного полотенца. Вид был ещё тот! И от этой эпичной картины и зубоскалили девчата, а следом сердился Иван Гаврилович. Его ещё выводило из себя выбытие из строя важного тракториста, у которого на повестке дня стояло особое государственное задание по распашке терновников, зловредно расплодившихся за войну. А «негожим» оказался Дудка из-за мучившей его уже 4-й день «зубной болести».

Нам, сегодняшним, со всех сторон охваченным разнообразными медицинскими услугами, трудно понять эту проблему. Сейчас, в клинике ли частной, в поликлинике, заплатите, и вам легко, без боли, без малейшего неудобства тут же удалял мучающий вас зуб. Но это сейчас, а описанные события происходили аж 70 с гаком лет назад.  Вы думаете, Иван Гаврилович был безучастен к проблемам Пантелея Григорьевича Дудки? Как бы ни так!

Позавчера он выделил свою бригадирскую бедарку (двухместную одноконку на рессорах) для доставки заболевшего уважаемого труженика в станичную амбулаторию, при которой был и зубной кабинет.  Определение стоматологический ему подходило мало, поскольку лечение там мало чем отличалась от методики Петра I . Но люди и не такое терпят, а Пантелею Дудке, с его здоровьем такое, вроде бы, - совершенный пустяк.  Но не тут –то было! Пантелей, которому было уже под 40, панически боялся врачей. Он вообще никогда не болел, был здоров и крепок, что называется «палкой не перешибёшь», и индейцы племени делаваров почли за честь принять такого воина в вигваме вождя, и выкурить с ним трубку мира. Но что казалось насчёт медицины… Итог поездки к «дохтуру» был таков, что бригада два дня заходилась в хохоте. Говорили, что местной веселушке Глаше от смеха даже плохо стало. Тем более, что разбитной и языкастый «личный» прицепщик Дудки, 18-летний Лёшка рассказывал всей бригаде даже с некоторой долей уважения к наставнику: 

 - Отож,  выдилыв нам Йиван Гаврылёвыч на цэ дило, шоб доставыть Пантелея Грыгорьёвыча до зубного дохтура у анбулаторыю. Ны знаю, як його Гаврылёвыч тилькы вговорыв, ну, вобчим, мы йидымо. Йихать на брыгадыровой бидарки однэ вдовольствие. Уси знают, яка ловка та бидарка, а Вороный особлывый кинь, ны в кого такого ныма. На вулыци Красной я прыпустыв вороного, и мы обигналы брыгадыра тракторыстив  Хвэдира Мыкытовыча, воны з нормыровщиком мэтээсовськым кудысь по дилу йихалы. Мыкытовыч чоловик сурьёзный, а кинь у його прямо паганый, ны бижыть, а шкандыба. Я цього Мыкытовычу ны скажу, бо вин обидыцьця, а вин жэ ще и наш брыгадыр. Так Мыкытовыч нас спыныв, и пытае мэнэ:

- А куды цэ вы йидытэ?

Я йому и кажу:

- У анбулаторию. Нас Йиван Гаврылёвыч знарядыв, бо у Грыгоровыча болыть зуб.

На що Мыкытовыч и отвичае:

- Ты, Лёнька, смотры, достав його честь по чести, и прослиды, шоб дохтур зробыв усэ як нада. Бо, бачу, Григоровыч, зовсим з лыцьця здав, якыйсь зовсим замучиный, наче його з пэрэхрэсття  тилькы знялы. 

И постикы я ще получив вказання от Хвэдира Мыкытовыча отвэтствэнно провысты цэ дило, так я постарався сполныть усэ  усэрдно. Я удвойни отвэтствэнный, бо у нашой брыгади робэ Олэксиёвна звиньёвою, вона його жинка. Ось так, мы тилькы мы началы пидъйижжять до анбулаторыи, як на Пантелея Грыгоровычя напалы трясци, увэсь трясэцьця, ось-ось на ходу выскочить з бидаркы. Прывьязав я коня до дэрэва, а Грыгоровыч з бидаркы ны злазять, лэдьбы я йих стяг.  Выду його до зубного кабынэту, а вин як нэживый, ось-ось впадэ. Шо я з ным робыть  тоди буду?  А зустрич з кабынэту выходэ  дохтур, здоровый такый дядько, рукава у халати закатани, а руки як лопаты и ликти у шэрсти, як у вовка. Сам розмиром такый, як наш Грыгоровыч.  И прыглаша його у врачебнэ крэсло. Грыгоровыч упыраецьця, а дохтур и кажэ такым прыятным басом трэбовательно:

- Садитесь, больной, я Вас посмотрю!

И ны дывывся, шо був Грыгоровыч увэсь у мазути, вважытэльно разположыв його у крэсли. Я зняв з його рушнык, бачу, вин зовсим вжэ билый и трясэцьця.  Дохтур тий и кажэ:

- Успокойтесь, больной, откройте рот!

А тий открыв, а тоди так клацнув челюстёю, шо лэдьбы ны откусыв дохтуру палэць. Дохтур дядько сурьёзный и тэрплячий. Подывывся вин на мэнэ, и кажэ:

- Молодой человек, возьмите карточку на больного в регистратуре!

-Я йому и отвичаю:

- Я ще вспию, я, мабуть, тут вам ще понадублюсь!

Тилькы я це сказав, а дохтур начав пырыбырать свои блыскучи струмэнты, мабуть узять тий, шо трэба. А Пантелей Грыгоровыч як мявкнэ тонэнько, и в одын сэкунд, як кит, порскнув прямо у викно, як його и ны було. Тилькы я коня одвязав, а Грыгоровычя вжэ нымае, кинэм ны догоныш. Чэрэз усю станыцю я за ным гнався, лэдьбы догнав йих биля пэрэйизду, та харашо пид пойизд ны попав, бо, бачу, Грыгоровыч ны в соби. Прямо и ны знав, шо робыть мэни. Выходэ, шо задання обох бригадырив я ны зробыв.Так и прывиз його обратно у брыгаду. Давав мэни потом Иван Гаврылёвыч чортив.

Очевидно, вспомнив о Лёшкином рассказе, Иван Гаврилович усмехнулся в усы.

Когда очередь наряда дошла до многострадального Дудки, бригадир и говорит:

- А вы, Пантелей Грыгоровыч, оставайтэсь у брыгади,  пидрымонтыруйтэ трахтир.  Лёнько и Пэтро вам поможуть.

Не говоря ни слова, Дудка покинул наряд, и на негнущихся ногах поковылял к своему трактору. Меж тем прицепщик Лёшка развил кипучую деятельность. В аккурат к месту пребывания жертвы отечественной стоматологии была доставлена кружка с крепким солевым раствором для полоскания и утихомиривания разбушевавшегося зуба. Пантелей с ещё более перекошенной физиономией полоскал больной зуб. Ожидая исцеления командира и наставника, Лёшка вертелся поодаль. Видя, что исцеление затягивается, Лёшка   помчался к кухарке Марфе Давыдовне на кухню, та тем временем готовила чрезвычайно эффективное, по её мнению, снадобье из смеси толчёного с чесноком старого сала. Лекарство Лёшка доставил со скоростью реактивного самолёта, и Дудка приложил его к больному зубу. Лёшка и второй сцепщик Петька в тревожном ожидании замерли поодаль. Результатом нового витка лечения стал мощный плевок и тирада крепких виртуозных выражений, где упоминались лекарство, лекарка, свинья, её шкура, мама и бабушка. И это было отправлено в глубины ада.  Рык был такой, что Марфу Давыдовну аж отбросило от стола на кухне.

Так получилось, что в это время трактор «Комсомолец» и его заболевший рулевой стали местом паломничества сочувствующих. Первым явился, как заботливый начальник, бригадир Иван Гаврилович. Только глянув на перекошенное лицо страдальца, он в сердцах махнул рукой, и пошёл к бригадной хате, в одной половине которой было общежитие, а в другой – его «кабынэт». Вскоре в кабинет были вызваны бригадный кузнец  Дмитрий Харитонович, степенный мужчина в возрасте, с неизменной трубкой, похожей на запорожскую люльку, в зубах. Поколебавшись и что-то вспомнив, бригадир окликнул молодого конюха, пробегавшего мимо, и наказал ему позвать одну интересную старушку, которую все звали просто Карповна. Разрешив всем курить в своём «кабынэти»,  он в ожидании Карповны он вспомнил, как бабуся в прошлом году помогла самому Гавриловичу.

Дело было так. Из райкома приехало начальство проверять политико-воспитательную работу в колхозе имени Ворошилова. Явилась делегация к обеду, и часть колхозников была в бригаде.  Осмотрев кухню, и удовлетворившись увиденным, начальство решило проинспектировать комнату отдыха. Там на койке с газетой в руках лежала та самая Карповна. Естественно, она вскочила, отложив газету. Один из делегатов спросил у Ивана Гавриловича:

- А что это у вас люди в обеденный перерыв читают?

Бригадир и отвечает:

-Да, конечно. У нас Домникия Карповна ещё и пропагандист. Неграмотным колхозникам она пересказывает политические новости.

Таким образом на нежные души проверяющих он щедро плеснул елея. Следующей осмотру подлежала ленкомната. Уже в двух колхозах парторги погорели как раз на этом. Высоко оценив воспитательную работу в колхозе, и находясь под впечатлением, к ленинской комнате они не стали придираться. Но кто-то из любопытных девчат, которые хвостом ходили за делегацией, доглядел, что газету-то Карповна держала вверх ногами. Бойкая на язык Поля у подкусила «пропагандистку»:

- А шо, там, Карповна, у газэти пропысують?

На что та важно ответила:

- Вам роскажы, так вы ще и скиглыть увэсь дэнь будэтэ! Ничого вам ростраювацьця.

И вот теперь Карповне, в разработанном бригадиром плане должна сильно помочь. На Дмитрия же Харитоновича бригадир полагался, как на самого себя. А он должен был выполнять  ключевую роль всего плана. Совещание продолжалось, и минут через 15 из кабинета выплыла

прямо лучащаяся от важности Карповна, а следом зашагал, загадочно ухмыляясь в бороду, кузнец.

В это время к собиравшемуся залезть под трактор Пантелею Дудке явился очередной визитёр – пожилой конюх Авдеевич. Он принёс в склянке настоящего берёзового дёгтю. Но маневр не удался – не дав сказать конюху и слова, Дудка тут же в крепких выражениях припечатал всю родню Авдеевича, вымостив ему, его кобыле и медицине прямую дорогу в ад. Дёгтевую. Будучи поднаторевшим не только в лошадином хозяйстве, но и в людских отношениях, Авдеевич вовремя удрал, небитый. Ну, почти. Прилетевший в спину сапог был не в счёт.

Только Пантелей снова полез под трактор, как рядом материализовалась Карповна, и слащавым голоском произнесла:

- Шо вы тут, соколык мий, лыжытэ пид цим трахтором?  Дэ ж ваши помишныкы?

В ответ «соколык» разразился такой очередью матюгов, что «дохтурша» еле на ногах устояла. И стоически продолжала увещевать  болящего:

- Дывлюсь я на вас, Грыгоровыч, зовсим замучив вас трыклятый оцэй зуб! Шо я вам скажу,  шо воны, врачи оти, зараз сображають у такому тонкому дили, як зубы? Йим бы тикэ вырвать або засвэрлыть у зуби дирку. А цэ ж дило дужэ диликатнэ! Ось, в мэнэ у прошлому годи заболив кутний зуб, я почимчикувала до дохтура.  И бачу, шо вин у такому сэрьёзному дили, як лычить кутнякы, нычого ны собража. И побигла видтиля. Кынулася я до бабкы, думаю, хай вона мэни його зашэпче. А вона и кажэ: «Тут нужэн врачуватыль дужэ сыльный, бо зуб у тэбэ дужэ сложный. Я тоби ны пособлю.  Шукай якого-нэбуль дида, хай вин тоби пошэпче. Тилькы вин должен буть сурьёзный». Я довго ламала голову, а потом, слава тоби, господы, успомныла, шо у нашого Мытра Харитоновыча ихня  маты Горпына Мыкытовна дужэ гарно шептала. Та тикы йийи ужэ ныма жывойи. Думаю, побалалакаю с Харытоновычом, можэ вин и поможэ.  И, вы знаетэ, вин помиг, та ще и як! Тэпэр в мэнэ тий кутняк прямо як новэсэнькый!

И она обнажила перед замороченным Дудкой целый ряд крепких, желтоватых лошадиных зубов. Из медовых речей хитрой старушонки выходило, что Дмитрий Харитонович самый что ни на есть целитель, прямо доктор шаманских наук! А Карповна пела и пела:

- Дай бог йому матэрыньский талант. Та такый, шо вин и мэртвых на ногы ставэ.

От журчащего голоса бабуси, не умолкавшего ни на секунду, у Пантелея Григорьевича даже и боль стихла.  Пока Карповна заговаривала Дудке зубы, бригадир  беззвучно смылся из кабинета, дверь, однако, не закрыл. А вот окна плотно закрыл прогонычами, тихо сел на бедарку и уехал из бригады.

В то же время в кузнице напряжённо к чему-то готовились. Пол вымели начисто, побрызгали водой, убрали все небольшие железки. Наковальню отскребли от окалины, и приставили к ней колченогий, но очень прочный табурет. Подручные Харитоновича разжигали горн и положили увесистый лемех от плуга. Кузнец по случаю визита «шановного» гостя даже помыл золой руки в ведре со ржавой водой. Впрочем, чище они от этого не стали. А ещё Дмитрий Харитонович расчесал бороду и надёл новый брезентовый фартук.

Кузница была готова к приёму гостя. И вскоре показался нетвёрдо ковыляющий Дудка, на руке которого висела пиявкой Карповна. У двери они слегка замешкались, но всё разрешил доброжелательный жест кузнеца. Карповна слегка подтолкнула неуверенного «пациента». Мелко шагая, слегка спотыкаясь, Пантелей прошёл вглубь кузницы, щурясь впотьмах. Кузнец предложил гостю табурет. Тот, помешкав, сел, но сразу же «пишов витказ»:

- Я ны хотив, йиты, мэнэ Карповна вговорылы! А вы, Харытоновыч, зуб ны трожты, шыпчить тыхэнько свое, можэ поможэ, а можэ, и ни!

Перекрестившись на восток, врачеватель приступил к действу. Его перемещения напоминали танец шамана, камлавшего над лучшим охотником стойбища. Боясь подвоха, на всякий случай Дудка закрыл рот. На что знахарь тут же потребовал:

- Открый, я подывлюсь!

В это время к мехам горна подбежал кузнецов подручный и вздул разом загоревшееся пламя. Кузнец мельком бросил взгляд на горн, где раскалялась железка, и продолжал тихо шептать и восклицать.  Спокойная атмосфера кузницы, шёпот Харитоновича,  тишина успокаивающе подействовали на тракториста, он прикрыл глаза и на несколько минут забылся. Ещё бы – не спал три ночи, а тут боль утихла. 

К действительности его вернул резкий окрик кузнеца:

- Открый очи! Прокынься!

Ошарашенный Пантелей увидел перед собою раскалённую железяку, в лицо пахнуло жаром и

запахом металла. Он рефлекторно дёрнулся, и тут же почувствовал резкую боль в челюсти. Слетая с табурета, он запоздало понял, что больного зуба во рту уже нет. А на крепкой суровой нитке сиротливо телепался вырванный зуб. Но от боли Дудка уже ничего не понимал, вскочил ошарашенный, не зная, куда бежать.

Меж тем помощники  Харитоновича уже расставляли по кузнице лавки, скамейки, носили мешки с углём, словно нарочно создавая полосу препятствий. Дудка рвался наружу, перепрыгивая через эти заграждения. А кузнец уже летел к выходу, бегом несясь в бригадиров «кабынэт», и оказавшись там, сразу закрыл дверь на засов. 

Осатаневший Дудка носился по бригаде с рёвом, круша все на пути:

- Дэ вин, зьмий, вражина, маниюка, бисовой нывиры падлюка! Упиймаю, задавлю, як хира! Шо вин зо мною утворыв!

Все это одновременно напоминало пляску святого Витта, помноженную на эпилептический припадок у бесноватого носорога. Выброшенной энергии хватило бы на извержение средних размеров вулкана. По бригаде минут десять носилось торнадо, оставив после себя нехилые разрушения. Дудка начал заново звереть, когда понял, что пакостный кузнец намертво забаррикадировался в комнате бригадира. Штурмом взять эту преграду Пантелей уже не смог – дверь была тяжёлая, крепкая, ещё от «единоличного» хозяина, и удары крепких сапог  Дудки выдержала.

Не сумев выбить дверь, Пантелей Григорьевич принялся за оконные ставни. Но кованые прогонычи были крепки, а Дудка уже потихоньку начал выдыхаться. Запал был уже не тот, да и боль начала стихать. Энергия выходила из него, как воздух из проколотого шарика. Он сел на скамейку под шелковицей, и начал потихоньку осмысливать ситуацию. Словно из-под земли выскочила утешительница Карповна, мигом нацепившая на хитрую физиономию выражение искреннего сострадания.

- Ой, шо вы тут сыдытэ, Грыгоровыч! Як бидна сыротынка!

Она вытащила из кармана «вихоть», символизирующий носовой платок, плюнула на него, отёрла ему кровь в уголке рта, а потом заботливо размазала сажу и пыль по лбу и щекам Дудки. Неизвестно, была ли слюна Карповны целительной, но Пантелей Григорьевич после выброса энергии стал тихим и послушным, благо зубная боль ушла. В другой ситуации Карповна летала бы по бригаде летучей мышью вслед за своим  «вихтэм», но ушлая старушонка знала, когда к кому можно подступиться.  Так что «ганчирка» с порцией змеиного яда из кармана опытной «целительницы» осталась неоплаченной, а тёртая бабулька-интриганка быстро взяла дело в

свои руки.

- Соколык мий, пидымо у кунюшню, вам трэба отдыхнуть, на вас, мылынькый, лыцьця нымае! Яки ж вы замучини! - она крепко подхватила Дудку под локоть. На пути от хаты к конюшне им не встретилось ни одного человека – все выглядывали в дверные щели, выходить пока боялись. Мало ли, вдруг Дудка внезапно очнётся, а Карповна ему на один зуб, благо у него дури хватит навалять всем.

А  пока Пантелей Григорьевич был тихим, хотя войдя в конюшню с бабусей, он все же перепугал конюха Авдеевича. Вспомнив о тёплом утреннем приёме «Грыгоровыча», он тут же ретировался в денник к племенному жеребце Урагану, отличавшемуся крутым нравом, и не признававшем никого, кроме Авдеевича. Впрочем, после бенефиса Дудки, жеребец был не страшен конюху.

Но гневливому Пантелею было уже не до этого. Он был тих, еле передвигал ноги, и полностью отдал себя в руки Карповны.  Подведя страдальца к лежаку, где обычно отдыхали «конюха», она заботливо проворковала:

- Ось вам и постэлька, лягайтэ, та оддыхнить!

В этой ситуации даже колыбельная не потребовалась! Вымотанный постоянной болью, бессонными ночами и устроенной «катастрофой», Дудка вырубился мгновенно.

Все вернулись к своим рабочим местам: Авдеич к лошадям, кузнец  Дмитрий Харитонович – в кузницу, Карповна поспешила к бригадиру с подробным «докладом об успешно проведённой операции». Иван Гаврилович, усмехаясь, выслушал доклад, осведомился о Дудке, и отпустил свою незаменимую помощницу. Потом вызвал прицепщика Лёшку, он вручил ему свою бедарку, и «отцовский» наказ по поводу предстоящей эксплуатации экипажа. Вынув из «гаманця» широкую, как лопата, «сталинскую» купюру в 25 руб, он сунул её в руку Лёшке.

Дальше не происходило ничего примечательного. Все занимались своим делом – бригадир с агрономом что-то считали и рисовали, остальные  колхозники работали по нарядам. Только Карповна то и дело шастала на конюшню – Пантелей всё спал. Очевидно, эта любовь к начальству была у неё неистребимой. И когда кто-то из колхозников спросил:

- Шо це вы, Карповна, тут робытэ? – она ответила:

- Жду, шо товырыш брыгадыр  скажуть!

Уже зная повадки бабульки, Иван Гаврилович крикнул:

- Карповна, буды!

Та уже тут, как тут:

- А яки ще вказання будуть?

- Иды сюды! – и бригадир передал ей что-то, завёрнутое в газету. Что он ещё говорил, слышно не было. Через пару минут Карповна была на конюшне. Пантелей Дудка спросонья тупо соображал, где он, и что с ним. Карповна суетилась около него, как квочка, как  заботливая мать около хворого сына. Поднесла воды попить, спросила:

- Ну, шо?

Тот ответил:

- Пошты ны болыть!

Дальше, подражая бригадиру, она сказала:

- Грыгоровыч, оддыхнулы, и годи. Йидить провирьтэ, чи ваши помишныкы хваркоп у трахтери гарно зробылы! Йиван Гаврылёвыч казалы, шо назавтри на наряд ны йидить, шо у вас другэ дило, тэрны распахувать. З ранку и выйизжяйтэ! И ще. Ось вам пивлитры водочкы, зараз прополощить соби рот, шоб була натуральна дизинхвекция.

И пока Дудка переваривал услышанное, она, зная все уловки конюхов, извлекла из-под топчана замусоленный стакан, опытным ударом выбила пробку, и налила «на глазок» полстакана.  Приказала:

- А ну, полощить, а потом выпльньтэ!

Малость придя в себя, и оценив выгоду своего болезненного положения, Дудка с показным рвением долго полоскал рот, а потом, жестом показав, насколько ему противно, он проглотил водку. Карповна сразу среагировала:

- Я ж вам казала, геть цю водку з роту!

На что Григорьевич ответил перед тем, как выцедить остатки водки из стакана:

- Зараз зроблю, як вы кажитэ!

Но это глоток впитался ещё быстрее, чем вода в песок. Дудка аж глаза прикрыл от удовольствия. Карповна возмутилась, а хитрый дегустатор сказал:

- Та вы чи дурни, Карповна! Ну дэ вы бачилы мужыка, шоб выдэржав водку у роти, и ны ковтнув? Хто ж такэ добро пэрэводэ? Дайтэ закусыть!

Карповна тут же нашлась:

- Вам ще рано йисты, ще у роти ны зажыло! Хиба шо вэчиром у кухаркы похлёбаетэ затиркы! И шоб ны жувать!

На этом наставления не кончились:

- Грыгоровыч, погукайтэ Авдиёвыча, и звиныцьця пэрэд ным за нанэсэнэ оскорблення! Хлопци, выдить Авдиёвычя сюды!

Когда перед Карповной предстал Авдеевич, она, зыркнув  быстро по сторонам, налила и ему полстакана. Авдеевич опрокинул «нектар» в щербатый рот, лицо его буквально осветилось:

- Пишла прямо лаптыком мякэнькым по души! Благодарствуйтэ,  Карповна!

Она же, не привыкшая к сантиментам, строго ответила:

- Цэ вам личеньня, а ны баловство. Пыйтэ и идить на наряд!

И, снова повернувшись к Дудке, скомандовала:

- А тэпэр оцэ, шо осталося у бутылки, однэсить Мытру Харытоновычу, Та вэжлыво звиныцьця пэрэд ным. Вин вас, я кажу, з того свиту вэрнув, а вы його так оскорбылы! Супротив його таланту отой врач, шо хотив вам личить  кутняк – нэзмыслэнный хлопэць! А  Мытро Харытоновыч – воны ж прямо талант! Вин ось як вам обэрэжно тий проклятый зуб выдэрнув! Вин прямо хырург! И чоловик вин учёный! Ось тилькы йому так николы, а так, бач, вин з-за свого тонкого рэмэсла и завжды був бы хырургом. Ось яка вона навука – хырургыя! А хырургы, воны гарно жывуть! Як коты у смытани!

 

Публикуется с личного разрешения автора.