Водяные пауки (рассказ Лемиш Н. Ф.) часть вторая

Акулина Варсонофьевна с утра начала колдовать на кухне. Там шипело, булькало и скворчало что-то вкусное. К обеду приехал с работы глава семейства – как-никак гости в доме. Чуть позже прибыли сыновья Елисей и Афиноген, с жёнами Варварой и Ефросиньей. Варя – жена старшего сына, Елисея, тридцатипятилетнего верзилы, была симпатичной брюнеткой, невысокой, с притягательными, бездонными голубыми глазами. Младший – Афиноген,  был, напротив, невысок и худощав. Ефросинья была полной его противоположностью – достаточно высокая для женщины, типично деревенская красавица: крепкая (дебёлая, по определению Павла), кровь с молоком, с соломенной косой, короной уложенной на голове.  Невестки сразу кинулись помогать свекрови, и работа закипела с утроенной силой.

А мужчины, поздоровавшись, вышли покурить. Евстафий Евстигнеевич, не выносивший запаха «бесовского зелья», остался в избе, как патриарх, держащий руку на пульсе всех приготовлений к празднику. У молодых мужчин нашлось достаточно тем для разговора. Слово за слово, дошли и до рыбалки – как одного из самых популярных мужских развлечений. И тут Павел в лице

Афиногена нашёл единомышленника, и очень интересного собеседника – тот был заядлым рыбаком, в отличие от брата Елисея, предпочитавшего охоту рыбалке. Но тему поддерживал и Елисей, рассказывая разные местные байки. С подачи Павла разговор перешёл на ловлю щук, сазанов, линей, а также и другой рыбы, водившейся в местной реке. На вопрос зятя о наличии в реке сомов Афиноген ответил утвердительно, сообщив, что местные рыбаки вылавливали сомов по 10-12 кг. И ещё сообщил, что однажды друг Афиногена, Прохор Котов, «о прошлом годе» заловил двухпудового сома. Тот так рванул за удилище, что не ожидавший подобной прыти, Прохор сам рыбкой сиганул в воду.

– А удилище не бросил! – со смехом сказал Афиноген, – Здорово его сомище начал мотылять в воде. Хорошо, мужики рядом были, не растерялись. Выловили и рыбака, и его улов. Хотя там уже непонятно было, кто кого споймал. Оба за уду держатся, оба в тине, и у обоих глазюки бешеные. Вытянули на берег обоих, тут  Аркашка Пермяков с вальком летит, чутка Прошке не

врезал, да хорошо мужики толкнули его, он по башке сому и попал. Тот сразу перестал трепыхаться.  Мужики потом зубоскалили, что сразу и непонятно было, кто там сом, у обоих головы-то чёрные да мокрые, (и дубовые к тому ж)! Павел, смеясь, всё же  с сомнением покачал головой:

–  А как же удилище не сломалось? А леска у вас из проволоки, что ли?

На что Афиноген степенно ответил зятю:

 – Дык это же  его отец снасть с войны привёз. Цельный рулон настоящей немецкой лески,  где только и нашёл! Мы как-то заспорили, две телеги связали леской той, дык кони-то даже взопрели, пока леску-ту порвали. А удилище-от, ему дядя привёз из самой Японии, с плаванья. Крепкая уда, бамбуковая.  А сомища того мы насилу тремя семьями съели, ещё и соседям перепало. Дед мой, Евстигней Дорофеич, сказывал, что раньше и пятипудовые сомы в реках водились. Бывало живность какая к реке подойдёт напиться, а этот усач – тут как тут. И заглотнёт не глядя, только ноги-то и мелькнули. А ныне что! Измельчала рыба, ловим что придётся.

Но тут рыбную дискуссию прервал выруливший из-за угла Евстафий Евстигнеевич:

– Я уже баньку истопил, собирайтесь. Бабы сейчас бельишко приготовят.

Вскоре команда желающих попариться в бане потянулась в конец двора, поближе к овражку. Впереди, слегка косолапя, шествовал старейшина, за ним гусятами по старшинству шли сыновья. Павел, как младший, и к тому же зять, замыкал шествие. А чуть поодаль, на почтительном расстоянии, не спеша шли женщины во главе с Акулиной Варсонофьевной. Смутившись, Павел обратился к идущему впереди Афиногену:

– И, что, они тоже будут мыться с нами?

Озадаченный сначала, через мгновение Афиноген подмигнул Павлу и захохотал:

–  А что? Баня у нас просторная! Всем места хватит! Дак ишо там в пару и дыму всё одно ничаво не видно, рази разберёшь, кто где. А ежели кто чаво-то замыслит, сразу под дых получит! Бабы у нас такие, резкие…

Он слегка поёжился, и Павел словно воочию увидел, как прилетало Афиногену за «охальные» мысли от его «могутной» жены. Судя по всему, «церемониев она не разводила». И доставалось некоторым, как смутно подозревал Павел, не только «под дых». Видимо, в целом весь организм был мишенью бабьей резкости.

С фантазией у Павла было хорошо, и под горячую руку ему не хотелось попасть. Поэтому он тут же притормозил:

– Я не согласен мыться так, у нас это не принято!

Снова впавший в недоумение, Афиноген окликнул отца:

– Слыш-ко, тятя, зятёк не желат мыться с бабами, протестуит. Он у нас, поди, культурный.

Омрачив чело раздумьем, патриарх после паузы изрёк:

– Гость – дело святое. Надо зятя уважить. Афонька, кликни баб! Скажи, что будут мыться после нас.

Женщины сначала возмутились, но получив исчерпывающее объяснение, приумолкли, и, лишь изредка зыркая на Павла, повернули назад.

Когда Павел, раздевшись в предбаннике, вошёл в «банную залу», то чуть не задохнулся от жара,

а ещё от смеси пара и дыма. Баня топилась «по-чёрному». Евстигнеевич уже возлежал на самом верхнем полке, прямо под потолком. Удобно разместившись, он скомандовал сыновьям:

– А ну, сынки, побалуйте меня дубовыми веничками!

Те немедля, в четыре руки начали полировать дублёную, судя по всему, шкуру отца. Евстигнеевич только кряхтел и постанывал от удовольствия. Вскоре его кожа приобрела свекольный оттенок, и сыновья остановились передохнуть. И тогда отец скомандовал:

– Елисей, поддай парку!

Тот набрал в предбаннике полную корчагу и с размаха шваркнул холодной водой на раскалённые камни. Раздался, как показалось оглушённому Павлу, выстрел. Вверх взметнулся столб раскалённого пара, золы и дыма. Несчастному парню показалось, что он – в эпицентре взрыва, и сейчас испарится, как несчастный японский ребёнок в Хиросиме. Чтобы не взлететь самому, он ухватился за край нижнего полка. И если он до этого ещё хоть как-то дышал, то следующая порция воды на камни вовсе вышибла весь воздух из лёгких. Сквозь пелену ускользающего сознания он расслышал, словно издалека, издевательски бодрый голос тестя:

– Робяты! А Пашка-то с непривычки совсем сомлел! А, ну, Афонька, помоги ему, освежи!

Тут же на Павла обрушился поток холодной воды. Придя в себя, но ещё с трудом соображая, он метнулся из бани в предбанник. Отдышавшись, он с ужасом понял, что нужно возвращаться обратно, в эту парную преисподнюю. Открыв дверь в парилку, Павел с облегчением увидел, что «смог» немного осел. Теперь на полке лежал Елисей, которого охаживал веником Афиноген. Павел немного посидел на другом полке, привыкая, а потом принялся смывать с себя сажу и золу. Чистота после «взрыва» была весьма относительной, но Павел утешил себя тем, что над ним хоть никто не стал смеяться.

Домывшись, он потихоньку скользнул в предбанник. Там, отдуваясь после парной, и размеренно дыша, он сидел и задавал себе один и тот же вопрос – как он, молодой здоровый мужчина, не смог выдержать там, где его новые родственники чувствовали себя, как рыба в воде? Более того, от таких экстремальных банных процедур они, по-видимому, испытывали немалое удовольствие! Наверное, всё же дело в привычке.

 Наконец, все трое вышли. Распаренные, красные, донельзя довольные. Елисей, подойдя к зятю,
сочувственно пробасил, похлопав Павла по плечу:

–  Ничаво, Паша, не боись! С первого раза оно завсегда чижало, зато потом ты оценишь, какое великое дело русская банька! Надо только привыкнуть!

Остальные захохотали. Только мужчины отошли от бани, как туда впорхнула прекрасная половина семьи Поповых во главе с Акулиной Варсонофьевной. Мужчины ввалились в избу, всё ещё гогоча над злоключениями зятя. Пока все доостывали в избе, вернулись женщины, им потребовалось меньше времени для банных процедур.

Освежённые баней, хозяйки споро стали накрывать на стол. Вскоре стали подходить и гости. Первым пришёл Евсей Панкратьевич с женой. Она, в отличие от субтильного и суетливого мужа, оказалась дородной флегматичной женщиной. Подходили и другие гости, родня, которые приветливо здоровались с новоявленным зятем.

Пока гости рассаживались, Павел окинул взглядом стол. На нём не было привычной еды, за исключением привезённых с Кубани даров – окорока, привезённых колбас и сала. Зато была в изобилии картошка в мыслимых и немыслимых видах – жареная, пареная, печёная, оладьи из картошки. Павел и не мог представить, что картофельная кулинария может доходить до таких перверсий. Ещё на столе были ржаные оладьи, солёные грибы, рыбные блюда, мочёная брусника и клюква. Было и мясо, правда, варёное, крупными кусками. Из овощных солений были огурцы и квашеная капуста, крупно порубленная. А сами огурцы, на вкус Павла, были весьма крупными и уже перезревшими.  Почётное место в середине стола занимала огромная бутыль с мутным самогоном, от вида которой Павел почему-то вспомнил банный угар. Хозяйки выставили на стол и купленные зятем бутылки с водкой и вином.

Во главе стола восседала самая старая почётная гостья – тётя Евстафия Евстигнеевича, 96-летняя Манефа Ионовна. Бабуся была миниатюрна и громогласна, тут же моментально построила всех, наведя порядок за столом и руководя застольем. Всем налили водки, как дань уважения к стараниям зятя, а Насте и Варваре вина. Бабуле тоже плеснули рюмочку вина, памятуя о её возрасте. На что та враз возмутилась, стукнув сухим кулачком по столешнице, и грозно прошамкала:

– А мне это чаво налили? Налейте и мне в кружку! Да только самогоночки! Я в этой беленькой вкуса не чувствую!

Манефе Ионовне тут же набулькали самогона в кружку, при взгляде на которую Павел невольно закатил глаза. Он поёжился от опасения, что после такой дозы из хлипкого организма без малого столетней тётушки напрочь вылетит душа.

Да не тут-то было! После произнесения здравицы молодым Манефа Ионовна смело хлопнула свою дозу,  даже не дрогнув. По второму кругу всем гостям наливали уже только самогон. Павел с трудом протолкнул в себя мутный, отдающий привычной уже картошкой «напиток», и поддавшись на уговоры хозяйки, решил отведать хвалёных ржаных блинцов. Взяв оладий, он вонзил в него зубы (ещё не знакомые с дантистами) и с ужасом понял, как челюсти практически склеила плотная солёная масса. С трудом разомкнув зубы, он кое-как прожевал «блянец» и стоически глотнул вязкое тесто. Поблагодарив тёщу, он отставил блюдо, решив, что ему ещё рано заниматься прикладной стоматологией. Павел переключился на варёное мясо, то оно оказалось безвкусным, без соли и приправ. Попробовав всех блюд понемногу, зять слегка приуныл – на такой диете он долго не протянет, тут не хватает «перчинки» кубанской кухни. Зато кубанские разносолы гостям очень понравились – все привезенные «ласощи» тут же были сметены со стола. Впрочем, остальное угощение тоже с завидной скоростью исчезало с тарелок гостей и хозяев – пища была всем привычна, а самогонка стимулировала немалый аппетит.

Но вот что удивило Павла, так то, что с выпивкой никто особо не перебирал. По-видимому, старинный «покон» относительно «хмельного зелья» в какой-то мере соблюдался, и Евстафий Евстигнеевич крепко держал в руках бразды правления семейным кланом.

Тосты менялись разговорами о том о сём. Павла расспрашивали о жизни и быте далёкой Кубани, обычаях и людях. Разговор, между прочего, коснулся и кулинарии – ведь привезённые мясные лакомства всем пришлись по вкусу. А у парня созрел план. Он предложил гостям устроить Анастасии своеобразный экзамен – пусть она сготовит для семьи и гостей комплексный кубанский обед, ведь она многому научилась у свекрови.

 На следующее утро, в воскресенье, Настя «подкатила» к матери с предложением отдохнуть, а обед в кубанском колорите она приготовит для всех сама. А мать пусть посмотрит, может и сама чему-то поучится. На том и порешили.

И работа закипела. Настя «перешерстила» родительские припасы, взяв то, что было нужно. Нашлись и пшеничная мука, и сливочное масло, и творог, и сметана, нужные овощи, а в леднике были и куры, и свинина. Павел с Настей согласовали с Акулиной Варсонофьевной, так сказать, «меню». Решили, что на обед будет кубанский борщ с курятиной, жареная курица с галушками в подливе, вареники с творогом и сметаной, жареная свинина, рагу из овощей с фасолью, а ещё и компот из местных слив и яблок.  Всё быстро завертелось. Павел, неоднократно  помогавший жене готовить, засучил рукава. Тёща тоже не отставала, но действовала во вспомогательном составе – почистить, порезать, подать.

К обеду всё было готово. На стол был выставлен кубанский наваристый борщ, огненно-красный, с пикантной плёнкой жира, приправленный старым салом с чесноком, обжаренная курица нежилась в подливе с галушками, каждая из которых была размером с пирожок. Аппетитные вареники с творогом в объемистой кастрюле были щедро политы сметаной. Дразнила всех ароматом жареная свинина с луковой подливой на сливочном масле, которая подавалась с обжаренными и тушёными овощами и фасолью. По кухне плыл упоительный аромат ни с чем ни сравнимой кубанской кухни. Евстигнеевич, не дожидаясь приглашения, уже сидел во главе стола, постукивая ложкой от нетерпения. Как раз к обеду нарисовался меньшой сын – Афиноген, того и приглашать не надо было. Все блюда исчезли в мгновение ока, как будто присутствующие были голодны, как немцы в Сталинграде. Ещё бы, обед был великолепен и сам напросился быть съеденным. Акулина Варсонофьевна слегка скромничала, держа лицо, но муж и сын словно оказались в поварском раю. Евстафий Евстигнеевич даже ремень расстегнул – сидеть было тяжеловато. Ему безумно понравился борщ, галушки и вареники с творогом. Афиноген тоже уплетал всё с аппетитом молодого здорового мужчины. Ему пришлось по душе (и желудку) абсолютно всё.

Сытые, осоловелые, Поповы сидели за столом, и только нахваливали молодую хозяйку, единогласно присудив её главный приз в кулинарном конкурсе, если бы он проводился в Локтево. Впрочем, для Анастасии и Павла в это ничего не было удивительным.

Правда, это обед мечты позже омрачила одна небольшая неприятность. Глава семейства слегка переборщил, в буквальном смысле слова (третья тарелка была явно лишней), а может после картофельной диеты блюда кубанской кухни оказались для него и островаты, и жирноваты. Так что в качестве бонуса к кулинарному  конкурсу Евстафий Евстигнеевич получил то состояние, которое на Кубани называют «швыдка Настя». Бегать «до ветру» ему пришлось весь вечер, что было тяжеловато при его комплекции, но заодно и вес слегка сбросил. В понедельник жертва кулинарии даже не смогла выйти на работу ввиду последствий вынужденного кросса, и по поручению бригадира наряд провёл бригадный агроном. Настя с Павлом очень извинялись перед отцом (и тестем), но как ни странно, тот остался благодушен, и мнения своего не изменил.

Зато с претензиями утром пришли невестки Варя с Фросей. Варя долго шепталась с Настей. А Ефросинья сказала прямо:

– Настя, чем ты мово Афоню так накормила, что он, дубина, отказалси исть мою стряпню? Я, грит, сеструхину «миню ресторанну» буду исть и днём и ночью, а ты, грит, ня умеешь готовить. Я ему пообещала башку отвернуть, как курёнку, и пришла к тебе узнать, что это ты такое накашеварила, что он другое исть не жалаит?

Варвара тоже поддержала Фросю:

– Мой Елисей сокрушалси, что его вызвали на ферму – стала водокачка, и он не попал к отцу на обед. Он от Афоньки узнал, что Настасья всяких чудес настряпала, и ходить теперь, скулить, вроде я яму одну затируху всегда готовила! Короче, золовушка, мужья наши нам теперь ня дадуть покою, и ежели ты ня хочешь, чтоб война промеж нами случилася, давай, учи нас эти свои разносолы варить. И борш, и галушашки этие, с курями. Учиться мы согласные.

Раззадоренная Ефросинья, уперев руки в боки, воскликнула, увидев входящего в сенцы мужа:

– А вон и мой воин голодный припёрси! Спозаранку нарисовалси! Работы у няго нету, что ли? Отгульщик! Ты посмотри –  на рыбалку они намылилися!

Тут уже занервничал Павел, рыбалку ему посулили ещё в день приезда. Пока дамы бушевали, проштрафившийся «воин», прихватив зятя, тихонько слинял. Афиноген принёс удилища, леску –всю нужную рыбацкую амуницию и приспособления. Появился и Павел со снастями. Хватку и скидок они выпросили у патриарха, благо тот на рыбалку пойти не мог, из-за своей хворобы.

И все разошлись – мужики на рыбалку, а женщины на кухню. У Насти теперь появились две настырные ученицы, готовые на всё во имя кулинарных подвигов. И учить их надо было досконально.

Когда рыбаки прибыли на место, Афиноген с видом знатока начал вводить зятя в курс дела. Клёв как-то пошёл сразу. Наловили полный скидок карасей, плотвы, сазанов, ершей. И на уху, и пожарить хватит. Павел по давней станичной привычке начал искать рачьи норы. И только полез – глядь, а раков-то в речке  видимо-невидимо, да прямо огромные, чуть ли не с локоть! Афиноген смотрел на возню Павла с укоризной и отвращением, и с недоумением спросил:

– Чаво ты там ищишь? Это ж водяные павуки, он поганые, они падаль, мяртвяков ядять! Их грех исть, их черти ядять. Они ядавитые, старики говорили, что любого могут закусать. Мы их ня трогаем, пусть сябе живуть. Вот, погоди, тятя осерчает, как узнает, что ты павуков в руки бярёшь. Ты, чаво, очумел?

После слов о подобной жути брови Павла всё выше и выше лезли на лоб  – сказать ему было просто нечего. Наконец, отперхавшись, давя смех, он  задал вопрос Афоне о гипотетических мертвяках, недавно утопившихся в реке и попавших на корм «павукам», Тот почесал в затылке и сказал, что давно никто не тонул. И, как ехидно заметил Павел, видимо, черти тоже не особо «ядять павуков», судя по их невероятному количеству.

Впоследствии Павел понял, откуда «рос хвост» у баек о ядовитых водяных павуках. Предки переселенцев были старообрядцами, ортодоксальными христианами, а у тех система табуированных запретов и «харамов» была похлеще салафитской. Среди прочих нечистых животных были и раки. Так что табу на членистоногих, как ни странно, по-прежнему осталось у локтевцев, а, может, просто в тех краях не было голода, который рушит любые запреты.

А сейчас  Павел отмёл все аргументы Афиногена напрочь, крикнув ему:

– Брось, не боись! Неси ведро! Это же раки! Мы таких давно едим, не померли, и не черти же мы! И не кусаются они, и яда у них нет. Да почему же вы их не ловите и не едите, глупые вы! Да вы знаете, какие они вкусные!

Скоро ведро почти доверху наполнилось раками. Решив, что этого достаточно, рыбаки отправились домой. Афиноген нёс рыбу, и  шёл гораздо поодаль от зятя, несущего ведро с раками, опасливо на него поглядывая. То ли ждал, что тот сейчас обратится в чёрта и полетит по небу с гиканьем, то ли свалится на землю в корчах, насмерть зажаленный «павуками».

Рыбаков со странным уловом, нагло лезущим из ведра, заприметили мальчишки, купавшиеся неподалёку. Кто-то из них понёсся в деревню, вопя во всё горло, что «поповский зять павуков нясёть». Шуму было, как будто сам Ктулху вылез из речки Воробьихи с инспекцией. Павел осторожно нёс ведро, то и дело запихивая улов обратно.

Не успели они дойти до дома, как вся деревня уже гудела, словно святая инквизиция, ловившая ведьму в местной осоке. Уже каждая собака в Локтеве знала, что городской зять Поповых наловил водяных павуков, и ни много, ни мало – цельное ведро.

– И чаво он с ими делать будеть? – спрашивали любопытные локтевцы, на что известная сплетница Фёкла Кургузова авторитетно сказала:

– Он будеть их исть!

– И как? - вытаращив глаза, ужасались её собеседницы

– Да как! Сырыми, с лапами и панзырём!

– Да рази такое можить быть! –  мялись сомневающиеся. – Они ж ядовитыя!

– Да ничаво яму ня сдеется, они там, на Кубани, наверное, умеють их готовить. Своих поели, говорять, за наших принялися! – утверждала Кургузова.

– Те, кубанские, поди, ня ядовитыя, а наши ядовитыя, вот старики и заповедали их ня трогать!

Волна пересудов покатилась по деревне, будоража народ. Знай Павел об этом ажиотаже, он, наверное, струхнул бы – уж ни линчевать ли его собрались местные арахнофобы? Он, к счастью, так и не узнал, что чуть не попал в чернокнижники и «чертовы друзья».

Меж тем наши герои, придя домой, занялись каждый своим делом. Афиноген почистил рыбу и отнёс на кухню с наказом наварить ухи и нажарить карасей в сметане.

А Павел развёл бурную деятельность во дворе, собираясь варить раков там, памятуя о локтевских предрассудках в отношении «павуков».

– Как дети, ей-богу! – посмеивался он про себя.

Афиноген принёс большую кастрюлю, на которую глядел с тоской, заранее жалея посудину, которую мать, скорее всего, велит выбросить. Павел тем временем помыл улов, и начал перекладывать раков травой –  укропом и спорышом, готовя к варке. Соорудив из кирпичей камелёк, он поставил на огонь кастрюлю с водой.

И тут он заметил, что из-за плетня выглядывают головы любопытных локтевцев, для которых процесс приготовления «павуков» представлял немалый интерес. Некоторые, особо нетерпеливые, прямо висели на плетне. И до Павла доносились обрывки яростной дискуссии местных «экспертов»:

– Марея, а чаво он делаит? – на что невидимая «Марея» визгливо ответила:

– Будеть исть, вишь, помыл, травою обложил, сейчас исть почнёт!

– А огонь зачем?

– Ня знаю! Или тёплыи чтобы были, или, можить, варить почнёт!

– Можить, они варёныя скуснее! –  ответил кто-то из толпы

– И чаво, сам съисть? Ня помрёть? Дык вон, Афонька идёть, поможеть! Только я думаю, Афиноген энтих павуков исть ня будеть!

– Давайте ишо поглядим!

Чем закончилась дискуссия, Павел не услышал –  действительно подошёл Афиноген, который до этого стоял в стороне, скептически наблюдая за происходящим.

Священнодействуя в процессе варки раков, Павел отправил замороченного помощника за солью и водкой в магазин. Меж тем вода уже начала кипеть в кастрюле, и надо было бросать несчастных членистоногих в кипяток, с приправой. Через время по улице поплыл аромат варящихся в укропе раков. За тыном толпа наблюдателей с подозрением прислушивалась, (и принюхивалась) к процессу. Даже мнущийся Афиноген, как голодный кот, подошёл поближе, приманенный ароматом. В руках он теребил пачку соли, толком не зная, что будет дальше. Новоявленный повар забрал у шурина соль, и, открыв крышку, начал солить варево. Толпа ещё сильнее навалилась на плетень, грозя завалить его окончательно. Только и слышались переговоры:

– А чаво они красные?

– Так варятся они!

На дразнящие запахи вышел из избы измученный вчерашней хворобой Евстафий Евстигнеевич.

Его появление вызвало смятение в рядах наблюдателей. Но сам патриарх близко подходить не стал, старательно соблюдая приличествующее его статусу и «старой вере» расстояние. Но никакой статус не мог воздействовать на обоняние, и вынужденно он вошёл в роль официального наблюдателя.

Сидящие за плетнём переругивались:

– И чаво это Евстигнеевич ня запретить этому нехристю павуков варить? Потравяться же все!

– Не, они их будуть водкой запивать, вон Афонька принёс две бутылки беленькой. Их, наверно, с водкой ня страшно, она яд убьёть!

Вслед за отцом из кухни с большим блюдом и другой утварью появилась Анастасия. Она предрассудками уже не страдала, не раз пробуя на Кубани раков, и оценив их пикантный вкус. Её муж тем временем из досок и чурбаков соорудил столик, подставил другие чурбаки вместо скамеек, а Настя накрыла столик чистой холстиной.

Павел шумовкой доставал из кастрюли и раскладывал остужать на блюде раков, а Настя стала подзывать брата и отца к импровизированному столу, но те лишь отрицательно качали головами – запрет пока был сильнее голода и любопытства.

А раки манили. Ярко-красные, огромные, они лежали на блюде, на укропной подстилке, выглядели великолепно,  а пахли просто упоительно! Настя подсела к столику, и Павел, разломив особенно крупного рака, очистил шейку и дал ей. Та с упоением вгрызлась в деликатес. Сам Павел обсасывал огромные клешни и выбирал из панциря рачью икру. Следующего рака он протянул Афиногену, который, к неудовольствию отца, явно впадал в ересь. Это «раскол» был замечен зятем, который ещё больше ввергал младшего Попова в «бесовство», показывающего шурину, как вкусно рачье мясо, и как правильно вскрыть «павука». Да ещё и разливал по стаканам водку! Это окончательно сломило патриарха, и тот, махнув рукой, и на всякий случай троекратно перекрестившись, подсел к столу.

– Доведёте вы до греха меня, бесовы отродья! – ругнулся он. И взял в руки «павука», неумело отламывая шейку.

За плетнём повисла пауза, а потом с грохотом обвалилась вместе со всем «благородным собранием». Такого святотатства от старшего Попова они не ожидали. Теперь весь «клир» любопытствующих лежал на земле, с минуты на минуту ожидая грома небесного и испепеляющего огня. Не дождавшись, люди с оханьем поднялись и вновь припали к тыну. Видя, что никто не помер, и от «павучьего» яда не превратился в беса, они, уже глотая слюну, в молчании наблюдали, как Поповы с аппетитом закусывали «беленькую» аппетитными свежими раками. У некоторых вообще глаза чуть не вылезли из орбит, когда Евстафий Евстигнеевич откусил кусок «павука» и спешно запил водкой. Второго рака Евстигнеевич ел уже смелее, а третьего буквально заглотнул, облизывая текущий по рукам сок, и вожделенно причмокивая.

За тыном кто-то потрясённо выдохнул:
 – Он их исть!

– Не просто исть, а прямо жрёть!

– И живой!

Локтевцы буквально не верили своим глазам! Да ещё ажиотажа прибавила Кургузиха, которую конкретно  уронили, падая с плетня, и которая сейчас буквально лезла по головам, чтобы не пропустить «цирк с конями». Еще и верещала при этом:

– А чаво он там? Живыя? А Евстигнеич чаво, он-то как?

Ей кто-то потрясённо выдохнул:
– Да ничаво! Третьего павука исть!

А меж тем раки улетали с блюда поистине с космической скоростью. Даже вышедшую из кухни Акулину Варсонофьевну дочь уговорила «оскоромиться», и той тоже понравился варёный «павук».

А ошеломлённые свидетели потихоньку расползлись по Локтеву, причём некоторые – буквально, на ослабевших от потрясения основ ногах. Но некоторые ещё и призадумались.

…Павел с Настей гостили в родительском доме целую неделю. Отдыхали, купались в речке,

облазили все окрестности, сходили на кирпичный завод (был в Локтеве и такой), сходили в клуб.

А ещё Настя проводила кулинарные курсы для матери и невесток, а заодно и других любопытных родственниц и соседок. Научила их варить борщ, вареники, тонко резать капусту на засолку, и многим другим кубанским хитростям.

Но отпуск всё же подошёл к концу, и пришло время молодым уезжать. Больше всего об этом жалел, кажется, сам глава семьи – он так привык к вкусной стряпне дочери, что искренне сокрушался:

– Ня уезжали бы вы с Пашкой! Оставайтясь у нас, в Локтеве! Работу мы вам найдём! И избу поставим! Оставайтясь, а?

Но молодые ответили отказом. Настя так прямо и сказала:

– Я от Паши никуда, а у него там работа хорошая, да и мама одна. Я там привыкла, станица у нас большая, побольше Локтева, одних школ уже 4. И даже кинотеатр. Веселее там. Да и ребёнок у нас скоро будет, свекрови радость.

Евстафий Евстигнеевич только крякнул от досады, да что скажешь! У детей своя жизнь, под мамкиной юбкой весь век не просидишь.

А супруге он сурово заявил:

–   Слышь, мать, ты хорошо записала, как дочка тебя учила стряпать по-кубански? Будешь мне теперь борщ варить! И  галушки, и вареники. Я твои томлёные шти исть ня буду, и ня вари! Сваришь, на голову вылью!

На что дородная Акулина Варсонофьевна, подбоченясь, отбрила:

–  Ить гляньтя на няго, барин выискалси! Избаловала тебя дочка своёй стряпнёй, шти яму ня таки! Ничаво, уедуть они, и будешь исть то, чаво я тябе наварю. Не хочешь, голодом посидишь. Раскормился, раздобрел! Поголодуешь – спадешь с лица, легче бегать будет.

Павел с Настей в перепалку не вмешивались. Сами разберутся. А у них потом будет лишний повод приехать – побаловать тятю вкусной едой. Да и мыслями они были уже далеко – дома, на Кубани. И надо было готовиться к появлению нового члена семьи, время-то летит быстро.

Одно только обстоятельство слегка омрачало думы Павла – не сбылась его мечта поймать большого сома. Слов нет, рыбалка была хороша. С шуринами он не раз ходил на рыбалку, ловил крупных щук и сазанов, голавлей и всякую рыбную мелочь без счёта. А вот сомы «на контакт не шли».

Перед возвращением Павел ещё раз ловил раков. К слову, эти вообще оказались какими-то

монстрами, ещё крупнее и нахальнее, чуть ведро за собой в реку не утащили. Павел досадовал, что не может показать друзьям, каких «крокодилов» он ловил в местной речке. Но у Елисея оказался в приятелях местный фотограф Тихон Калистратыч, который запечатлел Павла с пойманными раками. Даже линейку нашли, чтобы ясно было, какого размера были знаменитые локтевские водяные «павуки», устроившие такой переполох в деревне.

В день отъезда молодые тепло попрощались с роднёй. Женская часть семьи Поповых аж заголосила, провожая их домой, кубанский зять пришёлся всем по душе, сроднился со всеми. Да и у Евстафия Евстигнеевича предательски блестели глаза, и братья Елисей с Афиногеном тоже были подозрительно нервны, провожая сестру с зятем домой.

Обратная дорога показалась Павлу с Настей подозрительно быстрой – они буквально рвались домой. Ну, вот  и родная хата.

Эпилог. В положенный срок Настя родила сына, которого назвали Егором, в честь погибшего отца Павла. Мальчик был здоровый, крепкий, спокойный, как отец. Глаза у Егора оказались небесно-голубые, материнские, а остальной мастью и повадками мальчик пошёл в отца. Полина Ивановна души не чаяла в «гарнэсэньком хлопчику, ридном онучку», и тайком от родителей баловала. Впрочем, в меру.

 А Настя с Павлом через несколько лет, дождавшись, когда Егорушка подрастёт, снова собрались в Локтево, к родственникам. По-прежнему осталась неисполненной мечта о пудовом (хотя бы!) соме, который всё ещё плавает в реке, ожидая его, Павла. Да и воспоминания о раках-гигантах до сих пор грели его душу. Поэтому он загодя подготовился – прихватил раколовку, и уже предвкушал улов. Но каково же было его разочарование, когда в Локтеве, после радушной встречи с роднёй, он рванул на речку, а там – пшик… Раков, можно сказать, не было вовсе –только какая-то мелочь, какую стыдно-то и ловить. И жалко – не хватит даже на укус. Блохи, а не раки. Даже не «павуки». Павел обшарил все окрестности в поисках рачьих нор, но увы…

А встретив в локтевском магазине «главу» местного «клуба ОБС» (одна бабка сказала) Фёклу Стратоновну Кургузову,  Павел, не удержавшись, всё же зацепил «ум, честь и совесть» местных сплетниц:

 – А куда это раки, ну, «павуки» подевались?

На что Кургузиха ядовито ответила:

– Вишь, милок, после вашего уезду наши мужики аж сбесилися! Сначала сумлевалися насчёт ентих водяных павуков, стариков слушали, те отговаривали их от бесовского соблазну. Так твой шурин Афонька их всё подначивал. Ну и сорвались они, наловили, да и давай их исть. Да так разохотились, что кажное воскресенье ловють и ловють. Да ещё москвичам приезжим растрепали. Вот так усе и извели всех больших-то павуков, токо и лаются теперь промеж собой – мелочь-то исть никто ня хочет. И где вы только узялися на нашу голову! Ироды, нехристи!

Совсем приунывший Павел спросил её о сомах, их-то хоть не переловили?

На что Фёкла Стратоновна неожиданно бойко ответила:

–  Сомы? Энти зверюги тут есть! Они у нас не диво! Мужики наши и ране не особо любили сомятину, а как попробовали  энтих раков, то и вовсе сомов ня ловють.

Павлу всё же повезло, он поймал своего сома. Пудового, даже чуть больше. Но почему-то радости особо не было. Была грусть и сожаление о прошедшем, о весёлых временах, о кураже прошлых рыбалок, и, конечно, о тех раках-гигантах, которые остались только на фотографиях. Ещё долго, глядя на снимок, он тоскливо вздыхал: 

– Эх, раки-павуки, жаль что я таких больше здесь не увижу!

Публикуется с личного разрешения автора.