Оккупация Каневской

 

В феврале мы отметим очередную, 79-ю годовщину освобождения нашей родной станицы от немецко-фашистских захватчиков. Реальных свидетелей тех лет, пожалуй, и не осталось, но память никуда не делась. Устно ли, письменно, но свидетельства творимых оккупантами бесчинств и героизма местных жителей и воинов Советской Армии осталось предостаточно. Реальные участники тех событий поведали своим детям и внукам правду, а они донесли её до нас. Одно из таких свидетельств -  рассказ Зои Алексеевны Сизовой, записанный со слов её бабушки.

 

  ЗОЯ СИЗОВА «В ОККУПАЦИИ»

ПО ВОСПОМИНАНИЯМ МОЕЙ БАБУШКИ ПЕЛАГЕИ АНТОНОВНЫ МИЩАН
О том, что фашисты заняли станицу, бабушка узнала на работе. Мастер собрал бригаду и сообщил, что завтра с утра немцы приедут к ним на пенькозавод смотреть, что они выпускают, как работают. 
Мастер был человек пожилой, повидавший многое в жизни, поэтому предупредил, чтобы надели всё самое старое, грязное, рваное – чтобы фашисты не обратили ни на кого внимания и не забрали на работы в Германию. Обязательно велел всем надеть крестики на шею. Сказал, что немцы заигрывают с казачеством, чтобы кубанцы работали на рейх.

Все так и сделали. Утром на планёрке с трудом узнавали друг друга. А одна молодая дивчина была такая красивая, что даже рваньё её не портило. Ей мастер сказал: «Ты така гарна, шо тэбэ даже мишковына ны спортэ». Протянув руку к динамомашине, он замарал сажей лицо девушки и оттолкнул её в последний ряд.
Послышался шум моторов у ворот: на автомобиле в сопровождении двух мотоциклов приехали немцы. Офицер, прохаживаясь туда-сюда, и постукивая рукояткой плётки по голенищу сапога, брезгливо осматривал оборванную толпу рабочих. Увидев чумазое лицо девушки, он спросил по-русски:
-Что это?
Мастер ответил, что это неряха и лентяйка.
- Руссиш швайн (русская свинья – прим. авт.), - сказал фашист и пошёл с мастером смотреть цех.
Оборудование в цехе было заранее демонтировано и спрятано на свалке, а основные узлы закопаны в землю. Недовольные осмотром – к работе приступить было невозможно – немцы вскоре уехали.
Людей мастер распустил по домам, предупредив, чтобы на неприятности не нарывались, а молодым посоветовал скрываться, чтобы не угнали в плен.
Утром другого дня два немецких офицера пришли к моей бабушке домой, и сказали,

чтобы освободила комнату – они будут здесь жить. Один из них не знал русского языка совсем, а другой хорошо говорил по-русски. Бабушкина мать запричитала: «Шо ж цэ такэ! У нас же мало миста, дэ ж мы будэмо спаты?» Ей ответили: «Будете возражать – будете жить на улице, в сарае».
Хата была маленькая, две комнаты 3Х4 метра. Офицеры разместились в зале. В прихожей стояла большая печка, у печки на кровати спала бабушкина мать, на сундуке у окна – бабушкин сын, мой отец (ему было 12 лет), а на лавке у двери – бабушка (ей было 42 года).
Днём немцы принесли продукты, отобранные у населения, и приказали бабушке варить обед. Она сначала отказывалась. Угрожая пистолетом, её повели за сарай и сказали, что расстреляют. Бабушка вспоминала, что за себя ей не страшно было: всякое видала, а за мать и сына испугалась, поэтому согласилась готовить еду.
Фашист, не знавший русского языка, был наглым и грубым, вечно всем недовольным. Через какое-то время он накричал на бабушку. Она в сердцах бросила половник и

сказала: «Ны наравыцця, готовтэ сами!» Её снова водили расстреливать…. Офицер,
говоривший по-русски, успокоил с горем пополам своего сослуживца и отпустил бабушку готовить обеды.
Немецкий штаб был через два дома от нас (бывший старый дом Романчева Ивана Михайловича – прим. авт.). Днём фашисты ели, спали, уходили по своим делам, а ночью заседали в штабе.
В одну из ночей с огорода зашли красноармейцы, и попросили продуктов. Бабушка отдала им всё, что было, и они ушли. Потом приходили ещё раз. Немцы только поели и ушли в штаб, и тут дверь скрипнула, и вошли двое наших бойцов. Бабушка им прямо в каски покидала горячую картошку в мундире и квашеную капусту. Просили хлеба, но его и у самих не было.
Только красноармейцы ушли, открывается дверь и  входит немецкий офицер. У бабушки всё внутри похолодело: а вдруг видели наших  солдат? Теперь точно расстреляют, подумала она. «Шо случилось?»  – спросила грубо у фрица. Оказалось, что тот пошёл на заседание, а планшет забыл. До утра не спала бабушка, всё прислушивалась и думала, что вот-вот придут фашисты и расстреляют всех.

А однажды мой отец Алексей Павлович Овчарь со своим другом Алексеем Тимофеевичем Шабановым решили помочь партизанам. Они подкараулили двух румынских солдат, которые на лошадях подъехали к соседям, и. спешившись у калитки, пошли собирать продукты.  «Матка, дай яйко, курку, млеко!»  – выкрикивали нехристи. Услышав, что в хлеву хрюкает поросёнок, румыны бросились его ловить. Поросёнок выскочил из свинарника и завизжал на всю улицу. Солдаты бегали за поросёнком, улюлюкали и свистели, увлечённые азартом погони.
Отец с другом, воспользовавшись моментом, отвязали лошадей, ускакали по улице Пролетарской (ныне улица Резникова) и свернули на Хуторскую (Ныне Айвазовского)э По ней помчались в степь. Там, в балке, был спрятан колхозный табун. Лошадей передали конюху, а сами вернулись огородами в станицу.
Подойдя ближе к дому, услышали, какой переполох они сотворили. Румыны бегали по улице и кричали: «Партизан! Партизан!» Домой идти побоялись, спрятались в огородах в кукурузе. Когда стемнело, явились в дом. Что было другу, не знаю, а отцу досталось от всей души. Бабушка лупила его кнутом, и приговаривала: «Ось тоби партизаны! Ось тоби, як красты! Ось тоби кони!» На другой день он не мог ни сесть, ни лечь. А бабушка ему объясняла, что била не зато, что у фашистов коней украл, а от страха, что поймают и расстреляют: не только его и семью, но и целый квартал людей могли уничтожить, а дома сжечь.
Зимой, когда сбросили десант, и поймали наших парашютистов, немцы опять стали подозрительными. Заставляли бабушку пробовать при них еду, чтобы не отравила – боялись партизан. Бабушка ответила, что краденое и отобранное у соседей есть не будет. Фашисты схватили за шиворот отца, посадили его за стол, и приказали, чтобы ел сначала он, а сами стояли рядом. Когда отец все съедал, его выставляли вон, а сами потом садились за стол.

«После расстрела парашютистов, - рассказывала бабушка,   – кто-то из женщин упросил немцев переодеть девушку-парашютистку в женскую одежду. Из близлежащих к пенькозаводу домов принесли чёрную юбку, белую блузку и платок. С девушки сняли комбинезон, и переодели в принесённые вещи. В  могилу её положили в женской одежде».
Ещё помню, бабушка рассказывала, что слева от нас жила женщина, которая собирала в группы солдат, попавших в окружение или оставленных из-за ранения на лечение, и выводила их по тропкам через плавни на передовую, где проходила Голубая линия. Трижды она уходила, и возвращалась обратно. Четвёртый раз выводила офицера и троих солдат, но назад не возвратилась. Куда делась, никто не знает. То ли ушла с бойцами на передовую, то ли погибла.
Когда ушла в четвёртый раз, её сдала фашистам соседка. Немцы окружили её дом: кричали, стреляли, но там было пусто. Люди с облечением вздохнули, что никто не пострадал.
При немцах люди выбрали старостой на улице Гавриша. Он отказывался, но ему сказали, что он молодой грамотный мужик, а кругом –  старики да бабы. «Наши власти ведь не пощадят, придут – расстреляют», - говорил Гавриш. «Мы тебя защитим. Ты спас четырёх красноармейцев, сделав им документы с немецкими печатями, рискуя своей жизнью».
Спасённые Гавришем бойцы, уходя, обещали после войны дать показания в его защиту. Но война закончилась, на её путях-дорогах затерялись следы бойцов, спасенных старостой. Гавриша осудили и посадили в лагеря на 15 лет. Пришёл он оттуда худющий, бледный, как стена, и седой, как лунь. Многие тыкали пальцем и говорили, что он предатель. Только бабушка и ещё четыре-пять женщин потихоньку ходили к нему в гости и никогда не осуждали его, а всегда жалели и сочувствовали. Иногда бабушка и меня брала с собой, и я слышала и видела сама, как они сожалели о случившемся.
Когда немцы ушли, на другой день всех созвали на завод. Надо было восстанавливать
цех, налаживать работу. Страшно это было и трудно. В ямах, где раньше замачивали коноплю, плавали обезображенные трупы замученных фашистами людей.

Их всех похоронили в братской могиле неподалёку от пенькозавода. А тела парашютистов позднее перезахоронили  на площади Революции, установив на братской могиле памятник, который стоит и поныне.

Источник: 

 Сизова З.А. Листая памяти страницы : этюды, рассказы,  воспоминания/ З. А. Сизова.- Каневская: Кубанское полиграфическое объединение, 2020. – 298с. - Текст: непосредственный.