Новодеревянковцам и жителям Каневского района посвящается (Книга Светланы Кревсун)

Уважаемые читатели, сегодня мы, как и обещали ранее, публикуем полностью книгу Светланы Кревсун   "Родина быть должна". Пусть вас не смущает фамилия автора на обложке, это её псевдоним. Светлана Васильевна предоставила нам электронный вариант издания. В конце публикации добавлен рассказ "Людоеды мы?!", который вызвал всплеск отзывов в газете "10-й канал".

     Источник: Денисенко С. Родина быть должна: новодеревянковцам и жителям Каневского района в честь ознаменования 190-летия ст. Новодеревянковской и 100-летия средней школы №44 посвящается. - Каневская, 2011. - 86 с.

Дорогие Читатели! Все истории, описанные в этой книге – подлинные, и произошли они в разное время с жителями станицы Новодеревянковской, за исключением рассказа «Земля обетованная». Эту историю я узнала от попутчицы в поезде, живущей  где-то южнее города Краснодара. Хотелось бы, чтобы события, о которых повествует данный сборник, не канули в лету, а остались в памяти многих поколений новодеревянковцев. Жду от вас новых историй!

        Родная земля

                 1.Так всё начиналось

Земля мирно  дремала, разомлев под южным тёплым солнышком, слепящим её глаза. Ласковые лучи солнца проникали через поры на поверхности её кожи, согревая корни колосящихся на ней трав. Травам нравился дом у реки, который они заселяли уже несколько столетий. Они слушали шум волн, едва слышимо накатывавшихся на берег реки, шуршание ветра, проносившегося мимо них и заставлявшего их пригибаться прямо к земле.  Этот маленький кусочек земли мирно жил  в огромной Вселенной в ожидании больших перемен, которые неизбежно случаются с течением времён.

1820 год. Россия. Велением  Екатерины II Великой для защиты южных границ государства российского   хлынула на юг вторая волна переселенцев: со всем своим скарбом, с  детишками малыми, со стариками немощными ехали на телегах длинной вереницей люди российские, дабы навеки поселиться  на земле у реки.

Устали. Все смертельно устали. Кто-то в дороге умер, кто-то успел родиться. Но телеги,  натужно скрипя, двигались вперёд и вперёд, к земле, которой для многих поколений казаков на многие века предстояло стать обетованной. Пройдя многочисленные посты и  распределители, группа казаков с семьями двигалась к низовьям реки, рубежи которой им предстояло защищать от неожиданных незваных визитёров. Это были казачьи семьи переселенцев с  фамилиями: Приходько, Чабан, Гармаш, Бырюк,   Иванченко, Редька, Мокиенко,  Свириденко, Ревут, Чуб, Ничипоренко, Щербына,  Матусенко, Пархоменко, Мирошниченко, Юрченко,   Крутько, Кваша, Хоменко, Прокопенко, Костиш, Мироненко, Гриценко, Антоненко,  Гарещенко, Коваль,  Сахно, Резник,  Филоненко, Пукало, Крамаренко, Космина, Герасименко,  Кузьменко, Костенко, Снесаренко, Деркач, Палчун, Прасол, Гуденко,  Супрун, Банька, Косенко,  Паненко,  Хаблак,   Луговский, Холод, Киричук, Матвиенко, Салогуб, Кишка, Замула, Москаленко, Макаренко, Верескун, Супрун, Грандель,  Шевченко, Север, Савченко,  Шарик, Лукашенко, Кропова,  Панюта,  Сингур, Кириенко, Шкареда, Осипенко, Пархоменко, Горох, Заика, Денисенко, Дубовик, Марушка, Павленко, Яцун, Скиба, Огиенко, Грицай, Демьяненко, Рябыш, Назаренко, Дерипаска,  Гербут, Петухов, Шутаев, Надточий, Бухало, Щерба, Германовский, Сенько и многие, многие другие.

Земля, по которой продвигались телеги, была ровной, жирной, «засидевшейся в девках». Всюду, куда ни кинешь взор, колосились  высокие травы.  Деревья здесь не росли. Им было бы одиноко без человека, поэтому они не спешили заселять эту землю, ждали его.

И вот он прибыл, караван.  На исходе дня десятки груженых телег неспешно приближались к реке, дарующей человеку жизнь: воду, пищу.

Река давно уже жила на этих необъятных  просторах и  у неё было имя Албаши.

Живительные сосуды реки уходят далеко под землю, питая её на всём протяжении многочисленными родниками. И она живёт и благодарно даёт жизнь другим. В её водах обитают караси, щуки, раки.  Вся эта речная живность даёт возможность жить человеку у реки и, если нужно, то и выживать.

 Новую жизнь переселенцы решили зачинать завтрашним днём.  Усталость, сковавшая все члены, разливающаяся по всему телу,  в этот вечер была приятной, победной, так как все знали, что завтра не нужно будет спозаранку вставать, чтобы накормить лошадей, волов и коров, наспех накормить детей и самим пообедничать и двигаться, двигаться, двигаться, до боли, до ломки в суставах. Не тревожиться, что вдруг в глаза тебе начнёт бить холодный дождь, или, наоборот, нещадно печь жаркое солнце. Ночь была тихой, тёплой. Волны легонько набегали на берег, лаская обнажённую на берегу от  воды землю.  Лягушки домашне квакали. Ночь. Сон. Тишина.

Для петухов не бывает своих или чужих земель.  Им лишь бы кукарекать,  возвещая о рождении нового дня. Это их привилегия, которую они строго, где бы то ни было, блюдут. Гордые, важные они всегда честно несут свою службу, кукарекают.

Вот и сейчас, солнце не совсем ещё  проснулось, а лишь немного рассыпало свои лучи на небосклоне, а Петя уже голосисто запел и не однажды, его песню подхватили несколько его собратьев. «Ку-ка-ре-ку!» – разнеслось по кубанской степи, близ удивлённой новыми звуками реки Албаши.

Лагерь постепенно просыпался.  Земля была нехоженой, нигде не было видно следов пребывания человека, поэтому караул хоть и выставляли на ночь, но всё равно все спали спокойно. На десять утра был объявлен всеобщий сбор. Когда переселенцы собрались,   решено было на первое время вырыть несколько землянок, а затем приступить к обустройству защитного рва. 

Работали сообща, поэтому дело ладилось.  К концу  дня вырыли несколько землянок, чтобы в непогоду в них могли прятаться старики да дети малые. Лагерь стоял у реки, поэтому тыл казаки считали защищённым. Когда уже малость обустроились, жеребьёвкой  решили,  где кому курень ставить, но  прежде построили сторожевую башню, чтобы наблюдать, не приближается ли к стану неприятель. И закипела работа, часть казаков резала камыш, часть добывала глину. Вкапывали  по углам добытые или привезённые с собой деревянные столбы, пространство между ними заделывали камышом, затем обмазывали  всё  глиной, деревянные  небольшие оконца заделывали слюдой. В центре хаты из кирпича выкладывали печи с обязательной лежанкой, где в зимние длинные ночи спала детвора. Крышу тоже делали из камыша. Летом она давала прохладу, а зимой хранила тепло. Хаты были прямоугольной формы, за дверью в боковой стене сразу шли сенцы без потолка, затем вход в жилую комнату. Пол в таких хатах был земляной, на праздники добрые хозяйки всегда смазывали его кизяком. Кизяк - это разведённый в воде коровий или лошадиный высохший навоз. Как  ни странно, но от него в процессе нанесения на пол шёл приятный аромат, доливка (пол) становилась при этом приятно светло-коричневой. В углу хаты обязательно вешали  икону с лампадой, в большие церковные праздники в лампадке зажигали фитилёк, который горел день и ночь.

В просторных сенцах на вбитых гвоздях развешивали вплетённый в косу лук и чеснок.  Рядом с хатой строили хлев для скота.  Зимы на Кубани обычно были снежные, морозные, поэтому хозяева старались, чтобы скотине было тепло зимой.  Обязательна была в казачьем хозяйстве и строевая лошадь, на которой в любую минуту казак мог быть призван на службу.

Так обустраивали казаки свой быт на вновь обретённой земле.

Когда уже земля была размечена под  возведение  куреней, часть казаков принялись рыть ров, из вынутой земли делали небольшой вал, на котором затем на небольшом расстоянии друг от друга возвели два плетня из камыша, расстояние между плетнями засыпалось землёй.  Всё это делалось для того, чтобы защитить землю российскую и свои семьи от набегов злых недругов. Так в низовьях реки Албаши родилось Нижнеалбашское куренное селение, которое впоследствии стало станицей Новодеревянковской. И был то год  ОДНА ТЫСЯЧА ВОСЕМЬСОТ  ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ от Рождества Христова.

Так обосновались казаки на южных рубежах государства российского, чтобы жить и нести воинскую службу, защищать  границы от набегов злых недругов.

Так всё начиналось, так человек на многие века обручился с этой землёй  и начал здесь жить свою человеческую жизнь, в которой было всё:  и  праздники, и радость, и голод, и лишения.

Дорогой читатель! Не каждая станица на Кубани может  похвастаться любовно изученной и написанной своей историей, историей её обитателей.  Историю  станицы Новодеревянковской описал её коренной житель, потомок первопоселенцев Новодеревянковской, краевед Александр Васильевич Дейневич. Именно для этого – для сбережения истории родной земли –  он сделал поступок, непонятный многим в это сложное время: оставил безбедную, по сельским понятиям, должность руководителя учреждения и посвятил свои последние годы краеведению, сохранению того, то еще можно сберечь для потомков. Сколько лет ему пришлось потратить, чтобы обойти и опросить десятки старожилов, записать их бесхитростные рассказы, систематизировать, напечатать…  Зато теперь у меня, как и у всех новодеревянковцев, есть СВОЯ ИСТОРИЯ. И я бесконечно благодарна этому человеку - бессребренику, отдавшему свой талант, свои знания, всего себя работе на благо общества.  Напечатано было это дорогое сердцу новодеревянковцев чтиво в Кубанском сборнике, который, я  надеюсь, есть в каждой казацкой семье.

1.      Мы сегодня

…год 2011. Юбилейный. Станица живёт. В ней рождаются дети, сеют хлеб, строят дома. Дома обогревают не как раньше, сжигая сухие брикеты навоза в печи, а бегущим  вдоль  улиц по газопроводу  сухим топливом.  Цивилизация наступает.

В станице две средние школы, и каждое утро можно видеть, как дети стайками или по одному бегут учиться. Эта детвора и есть наше сердце, сердце  станицы. И эти бегущие ножки с ранцами - показатель того, что оно стучит.

Строящийся храм,  Дом культуры с музеем и библиотекой, музыкальная школа,  Дворец спорта, детский юношеский центр "Родник", парк культуры и отдыха – это наша душа.

Шумный базар, сродни восточному, почти каждые выходные собирает теперь новодеревянковцев в центре станицы.  Купить что-то необходимое или просто пойти поглазеть, вдруг неожиданно встретить хороших знакомых -  всё это можно здесь, на многолюдном  рынке. Он хорошеет с каждым годом, обустраивается, наверное, скоро  в его центре забьют фонтаны, и зазвучит лёгкая восточная музыка, как неотъемлемая часть духа базара.

Праздники. Любимые праздники, особенно майские. После  холодной затворнической зимы, после проведённой в спешных трудах в поле и на огороде ранней весны, купить наряд и выйти  вдруг в ставший солнечным денёк на станичный митинг, где всё заполнено цветами и разноцветными шариками, где гуляют толпы народа, где все друг другу  улыбаются. Станичане ждут этого дня, ждут, чтобы хоть иногда скинуть с себя груз  человеческих проблем и порадоваться, наконец, солнцу, небу, тёплому весеннему дню и общению друг с другом.

У станицы, как и у птицы, два крыла. На одном живут люди, работающие в ОАО «Приазовье», а на другом крыле - работающие в ОАО  «Дружба». Уже не одно десятилетие возглавляет акционерное общество «Дружба» Миренков Николай Иванович. Придя на должность руководителя совсем молодым, Николай Иванович взял хозяйство в свои крепкие руки. Стать хорошим руководителем такого хозяйства означало освоить профессии агронома, механика, зоотехника, экономиста, бухгалтера и ещё с десяток смежных. Он сидел ночами, вникая во все тонкости сельского производства. Работал, работал, работал. В лихие девяностые, когда вся страна взлетела вверх тормашками, его колхоз отличала стабильность и наличие рабочих мест для сельчан. Председатель не снял с себя ответственности за работу детских летних лагерей, выделяя средства на их существование. Хотя время было смутное и можно было снять с себя эти проблемы.  Много лет председатель выделял огромные средства на питание детей в школах, помогал детским садам, выделял топливо на отопление школ. Он взвалил на себя этот груз, за который не должен был нести ответственность, и огромное ему спасибо за это от станичан!

В центре станицы серьёзно, уверенно,  незримо стоит здание администрации, наше маленькое в масштабах Вселенной правительство. У него тоже есть своя история. Когда-то двигавшимся обозом телег руководил старший выборный, впоследствии атаман станицы. Время шло и на смену атаманам пришли Председатели советов. Но всё равно, задача у всех была одна: руководить станицей, заботиться о её процветании.  Сейчас нашим «куренём» руководит атаман  Богдан Игорь Анатольевич, снискавший большое уважение среди станичан своим неравнодушием к проблемам станицы, к проблемам школ, культуры.   Государственное управление осуществляет Дворовой Валерий Васильевич. Наш станичный Батько! Батько многотысячной семьи новодеревянковцев и каждый, буквально каждый желает, чтобы Батько его знал, помнил, заботился о нём и помог в трудную минуту. Да, нелёгкая это работа!

Кубань… Казачий край. Пришли сюда казаки на вечное владение землёй, да так и остались, ведомые своими атаманами.

           Новодеревянковцы

Самое ценное, самое дорогое, что есть у нас – это люди.

Я не буду в красивых изысках описывать известных и всемирно известных  выходцев  нашего куреня, лучше, чем Александр Васильевич Дейневич о них не напишешь.

 Люди. Большие муравьи, которые всю жизнь трудятся, чтобы жили их семьи-муравейники. Вот они бегают, ходят, ездят, снуют, чётко выполняя каждый свою задачу. Не будем высоко задирать голову, а оглянемся вокруг, посмотрим  рядом…

Мне как-то спокойно жить, когда  я вижу, что на земле иногда бывают такие редкие необыкновенные люди, как учитель Полякова Лариса Александровна. Я не знаю, как о ней написать, чтобы Вы, други, меня поняли. Это человек не в масштабах Новодеревянковской, а в масштабах Вселенной. Где можно черпать столько сил, чтобы настолько себя отдавать другим, чтобы так нежно, с придыханием говорить о своих учениках: «Это же дети».  В каждом уметь разглядеть хорошее и за это его ценить.  Лариса Александровна – это Человек, который умеет иметь большую семью и о каждом говорить  с любовью: Коля, Алла, Саша, Лара, мама… Ну, почему она такая одна, нужно, чтобы их было много: каждое  село, станицу, школу наводнить  такими  людьми, чтобы стало повсюду светло и хорошо!

Проходил по этой земле и Беев Борис Борисович. Он не одно десятилетие проработал  директором средней школы № 43. Тихий спокойный голос. Кладезь ума. Учен всем наукам. Взгляд глубокий, устремлённый вдаль. Ему не нужно было повышать голос, чтобы слышала большая аудитория. Перед ним благоговели, затихали. Образец интеллигентности, порядочности. Исполин мысли. Такие люди, даже уйдя в неведомую даль, служат  украшением, гордостью того места, где они когда-то работали, жили.

Надежда Марковна…  Её все молчаливо уважали. Она была  центром  в большом помещении многолюдной  бухгалтерии  колхоза «Путь к коммунизму». Красивое  спокойное лицо, мудрость в глазах, человеческая доброта. Когда была маленькой, я её очень любила. Она всегда меня подзывала, взросло со мной разговаривала, а в заветном ящичке всегда лежала сладкая конфетка. Ну кому не понравится даже в пять лет почувствовать собственную значимость! Одна на своих женских натруженных плечах вытащила двоих детей, дала образование, крепкие корни. И до последних дней, до последнего вздоха думала о них и  любила. Ей приходилось каждый день, по-крестьянски, возиться с тяжёлыми мешками, чтобы кормить живность, другого способа  в то время выжить достойно в деревне не было.  Материнский подвиг -  он не где-то там, он здесь, рядом, на моей улице. И как бы украсил нашу станицу памятник  женщине-матери с лицом Надежды Марковны Миренковой.

Я помню, с каким уважением всегда говорила моя мама о своём брате Рябыш Владимире Григорьевиче. Вот очередной раз о нём заметка в газете, он  всегда больше всех вспахал, посеял, убрал. В то время попасть на страницы нашей районной газеты было не так-то просто, а он добрался и до партийной газеты «Правды». А заметки были многочисленными, мы их вырезали из газет и долго хранили. Как-то его сосед детства заехал к нему в гости и, посмотрев, что при такой славе дом не заполнен хрустальными люстрами, модными в то время коврами, усмехнулся, сказал: «Ну как ты живёшь? Давай я тебе привезу машину семечек». Отказался.  Трудовая копейка -  она хоть и тяжёлая, но своя.

Шумилова Татьяна Афанасьевна – учитель русского языка и литературы. Наверное, она ещё могла бы преподавать и музыку, так как этому человеку присуща внутренняя красота, интеллигентность. Это учитель, человек, женщина – музыка, она умеет чувствовать красоту, сама быть красивой, и умеет научить быть красивыми других. Она -  одна из жемчужин  в преподавательской среде школы № 43. Много лет, как хороший дирижёр, она руководила воспитательной работой в школе

Некогда, в семидесятые годы, было в нашей станице радио. Узел вещания находился в колхозном правлении. По определённым дням местный диктор выходил в эфир и вещал станичникам о последних новостях, а в конце обязательная песня местной знаменитости Доршкиной  Александры Фёдоровны. Могучий красивый голос этой доморощенной дивы дарил селянам современные песни. Она была звездой. Крупная, но невысокого роста, с таким же крупным лицом, в неизменной шляпке, всегда ярко накрашенная она нашла свою аудиторию благодарных слушателей здесь, в Новодеревянковской. Она сознавала, что на виду, поэтому все движения её были чётко выверенными, значимыми для неё самой. Для колхозных баб, которым обычной одеждой являлись при их работах фуфайки, плюшевые полупальто (плюшки), образ этой яркой женщины казался чем-то недосягаемым и загадочным.

  Мунька Боротынчиха.  Родилась в  многодетной семье. Наверное, не каждый день едала хлеб с маслом. Выросла. Росла одна среди многочисленных братьев. Характер бойцовский. Пошла работать трактористкой. Очень примечателен портрет этой женщины. Фигура немножко мужская (мягко скажем так), всё  время в брюках (мужских), нос  короткий, немного подрезан, лицо длинноватое. Юмор брызжет через край. Помнится в молодые годы на танцах, Мунька, выйдя в круг мерно покачивающих своими бёдрами девчонок, любила ударить гопака с присвистом. Незабываемая картина. Очень любит занимать деньги и не отдавать. Хобби у неё такое. Родила двоих замечательных детей. Молодчина! Без мужа. Вырастила. Трепетная мать. Недовольных жён, приходящих к ней за своими мужьями, учила: «Шо вы хочитэ? Нужно подиляться!»  Это портрет одной из жительниц  станицы, для которой Новодеревянковская - тоже Родина!

Мой отец, участник Великой Отечественной войны, коренной новодеревянковец. Забрали его  служить в 15 лет, военный билет выписали где-то через два года, объяснив,  что это секретные данные и враг не должен узнать о том, что на войне у нас служат несовершеннолетние. Он часто рассказывал внукам о войне. Вначале службы пехотинец, впоследствии разведчик, он часто с благодарностью рассказывал о добром, заботливом отношении старослужащих к ним, молодым воякам, как часто приходилось по пояс в воде сидеть промозглой осенью в окопах, как это было тяжело. Почему то в фильмах это не показывают, а это было.  В его рассказах  фигурировал подбитый танк, который они (разведчики)  ночью, выдвинувшись в расположение немцев, во время военных действий закопали по  заданию штаба  у кого-то на огороде. Это казалось нелепым, и я спрашивала: «Дед, ты сочиняешь?» Он отвечал: «Та ну не, правда?» И спустя  через год после его смерти по телевидению передали, что где-то в России, у кого-то на огороде нашли закопанный танк. А я не верила. Сейчас удивляет его тёплое отношение к людям Польши, Болгарии, его благодарные воспоминания о радушном приёме, который им устроили жители этих стран. И что сейчас порушилось? Он также был в одной из стран Прибалтики, не помню в какой. Но обид на плохое отношение жителей этой страны никогда не выказывал, а наоборот, благодарно вспоминал,  как его там вкусно кормили женщины, предлагали остаться навсегда.

Некогда на улице Шевченко жила Марфа Кондратьевна Назаренко.  Вся её сущность заключалась в двух словах: «Колхозна раба», - так о ней говорили станичане. Невысокого роста, лицо изборождено морщинами, о какой бы то ни было красоте говорить неуместно. Человек-работа. Ходила тяжело, ступая, словно вымешивая глину, годы тяжёлой работы на колхозных полях скрутили её вены, заставляя каждый шаг отдавать с болью. Мужа не было. Ведь мужики они такие, им сладкое подавай. Но ей удалось родить двоих детей, вырастить. Это солнышко за дружбу с ним ей улыбнулось и одарило материнской радостью. Она забыла о горькой бабьей доле, и до конца дней своих  ощущала свою нужность на этой земле.

Когда-то  давным-давно, в давние стародавние времена при Правлениях обоих колхозов  были отделения ДОСААФ, подчиненные райвоенкомату. Помню, работал там дед по фамилии Вакуленко. Он был настоящий начальник,  от него так и веяло важностью. Офицер в отставке.  Не знаю, какова была  основная роль этих военпунктов -  то ли призыв в Армию, то ли работа с ветеранами, -  но точно знаю, что ордена и медали  в то время у фронтовиков не отбирали. До сих пор задаюсь вопросом, зачем  нужно было собирать ордена и медали.  Какой-то самый важный, самый главный боевой орден, то ли медаль, забрали, а потом забыли вернуть,  и помню, как отец впервые в жизни сидел и плакал от обиды за конфискацию заработанного в бою.

Вот у кого какая миссия в жизни. Пришёл в этот мир, а потом и на землю новодеревянковскую из других краёв Михаил Мартынович Берестовский. Помазанник божий. Высокий, красивый, с белым лицом, умным глубоким взглядом. Вся его сущность источала вокруг себя спокойствие и силу. Председатель колхоза и одновременно интеллигент, бывший учитель. Эталон красоты человеческой природы. Люди к нему шли не только с хозяйственными проблемами как к председателю колхоза, но и с житейскими, семейными проблемами, как к человеку, которого они признали стоящим свыше. Это была крупная, значимая  фигура в истории Новодеревянковской.  25 лет он руководил колхозом. Не потопил свою «бригантину». Отец троих детей. Не напрасно жизнь прожил. В конце жизни Михаил Мартынович перестал видеть мир, зрение ушло.  Со слезами на глазах он сетовал, что лишь однажды отказал рядовому колхознику выписать дефицитный в то время шифер, так как нужно было перекрывать коровник, поэтому своё незрение приписывал божьей каре за тот единственный случай. Вот такой он был Человек среди новодеревянковских людей.

Смирнова Зоя Павловна. Маленькая росточком, меньше метра, примечательная женщина. Она не родилась на кубанской земле, она сюда прибыла, чтобы остаться здесь навсегда. Что дало толчок тому, что на спине этой милой женщины стал расти горбик, самому богу известно. Труженица. Всю жизнь проработала на ферме, Это при её-то росте, вначале дояркой, затем лаборантом. Наверное, конечно, да, ей было трудно, но неиссякаемый оптимизм, сила духа, не  сломили эту женщину.  Она вырастила и воспитала ребёнка сестры. Так Богу было угодно. Она стала украшением станицы Новодеревянковской. Вот уж дёйствительно жизнь, как подвиг.

Орловская Галина Ивановна, учитель начальных классов. В наши дни, когда жизнь кусается и царапается, совершенно не изъедена злостью. В ней она не живёт. Всегда добро, всегда светло, всегда красива, сдержана, удивительно порядочна.  Не устаёт отдавать. У своих воспитанников не сумеет посеять зло, так как в ней оно не живёт. Образец справедливого отношения к детям, образец желания научить всех, всему и вся. Она Учитель, она умеет им быть, из породы тех, перед кем, издали завидев,  в старину кланялись и снимали шапку.

Коля Шейка! Вроде бы и в своём уме, но всё-таки немного юродивый. Молодое лицо, навечно заросшее нечесаной бородой, всегда с гармошкой, неопрятная от своей единственности одежда и непреходящее желание умно поговорить.  И, что примечательно, когда он с тобой разговаривал, лицо его было повёрнуто строго в твою сторону, а большие чёрные глаза безумно горели и смотрели немного вверх, а один из них ещё и отдавал в сторону. Коля долго, очень долго  ко всем женихался, пока не встретил где-то там свою, единственную и, наконец, у него появился ребёнок. В некоторых вопросах он был настолько продвинут, что мог позвонить в обеденный перерыв из Правления колхоза  и самому Президенту. Номер телефона любого высокопоставленного лица был ему известен. Эх, Коля! При всей твоей неординарности нужно было жить на  родной земле, а то уехал в тёплые сочинские края и сгинул там, погиб. А тут на родине у тебя, Коля, подрастают внучатые детки. Вот бы ты им порадовался, вот  гордился бы! Ведь ты был продвинутый добрыня- парень.

Гаврилов. Наш участковый милиционер. Солидная фигура. Его не только уважали новодеревянковцы, но и любили. Боялись, но боялись, уважая. Его дом и двор в центре станицы всегда были в образцовом порядке. Семья. Жена, как жена милиционера, всегда скромна, порядочна, не криклива, интеллигентна. Местные выпивохи «без правил», которых он периодически прикрывал в воспитательных целях, и те благоговели перед этой справедливой властью. Станичники были довольны, потому что к этой власти примешивалась ещё и большая человеческая душа. Уехал. Жаль.

Юрченко Светлана Николаевна. Любимая учительница. Умела ей быть. Почти все ученики, которых она учила, заведя речь о школе, говорили о ней именно так. Любовь к своему предмету  умела передать и детям, умела сделать его самым важным среди десятка школьных дисциплин. И , наверное, закономерно то, что два десятка её выпускников стали «иностранцами» (преподавателями иностранного языка) Всегда красиво одета, в  туфлях на высоком каблуке, с прекрасным тембром голоса, переливающимся  всеми оттенками радуги. Родителям, видя такого главного воспитателя,  было как-то спокойно отдавать детей в школу.

Новодеревянковская - многонациональная станица, но умением любить своих детей, свою семью, с таким теплом говорить о родителях мужа, Саакян Карина отличается от всего мира. Она буквально растворилась в своих детях, она живёт их жизнью, она их любит, она - настоящая мама. А как любят мальчики свою маму, как о ней заботятся, как волнуются,  когда она заболеет – это всё отзвуки её большой любви. Наверное, было бы правильно, если бы в нашем жестоком мире Карина открыла школу любви мам к своим детям.

 Фоловик Таисия Дмитриевна. Женщина-покричать. Нужно, не нужно, но задача одна, выгав…, ой, извините, выкричаться. Кому родить, кому вспахать, кому посеять, а кому  возвестить миру о своём существовании и таким необычным способом. Цветочница, Молочница, Хозяйка, Труженица, Мать троих детей, женщина с нелёгкой судьбой! Но, есть одно маленькое но… Видеть своё величие не в данных Богом достоинствах, а в желании выйти на деревенскую лавку и возвестить вездесущим соседкам: «Ось я им дам», либо «Я им уже дала». Вот и такой бывает она, правда Новодеревянковская. Воительница!

Панасюк  Григорий Иванович.  Человеческий доктор. Всё лечебное дело было ему по плечу: и вырезал ненужное, и пришивал, и детям помогал на свет появиться. Одна из колхозниц, работая на тракторе, сломала руку, и не просто сломала, а растрощила во многих местах кость. Рана оказалась незаживающей, районные и краевые светила единогласно вынесли вердикт: резать, а Панасюк сказал: «Спасу». Буквально по косточкам собрал руку. После назначенного лечения дело пошло на поправку. И ещё не одно десятилетие эта женщина варила для своей семьи борщи, пекла пироги, стирала, гладила своих внуков по головке. Я описала  один лишь случай из многих сотен, чтобы вы поняли, каким он был, наш новодеревянковский целитель, наш Человеческий доктор.

Нинка Рыбакова … пронеслось в мозгу и стыдливо умолкло. Рыбакова Нина Петровна - уважительно зазвучало в ответ. Эта женщина, как пришелец из другого мира, объявилась на нашей земле. Вначале жена своего мужа-выпивохи, затем одна, как пылинка во Вселенной, один на один с этим огромным миром, как единственная рабочая пчела в большом улье выкармливала своих троих детей, а потом ещё и  их неработающих жён и мужей, внуков,  живя в полуслеповатой, вросшей в землю хатке у реки.  Работала, работала, работала. В мыслях она представляла, что ещё денёк, другой, и все тяготы рухнут, у детей всё наладится, она погладит своё измятое платье, красиво оденется и спокойно вздохнёт. Она, женщина марийской крови, так же, как и все женщины на земле, любила своих детей, у неё так же тревожно билось сердце, когда они болели. Ей хотелось, чтобы её малыши были здоровы и счастливо смеялись. Когда заболели её девчонки-двойняшки, нужно было срочно вести анализы в Каневскую больницу. Она оббегала полстаницы в поисках машины. Да кто повезёт её сирую, ничейную, марийку,  в измятом платье, с загнанным взглядом. Больно надо. А её сердечко тревожно стучало. Её малыши, её милые сердцу девчонки чем-то болеют. Она взяла свой старый скрипящий велосипед, села и поехала в Каневскую. Машины, гудя клаксонами недовольно обгоняли и мчались, важные, по делам. Никому и в голову не пришло остановиться и подвести мчащуюся по полям с детскими анализами в кирзовой сумке женщину. И так она жила, день проходил за днём, год за годом, вот уж и десятилетия встали в ряд. Никто никогда не видел, какая походка у Нины, она всегда бежала. Она всё ещё барахтается в этом мире, хотя ей всё ещё кажется, что бежит. Сердце спотыкается, но стучит, лицо немного перекосило, отекло, почки, чтобы не обидеть, прячут свою усталость. Она всё ещё живёт в надежде на «всё устроится», живёт  тревожно, с загнанным взглядом и вселенской усталостью на её натруженных женских плечах.

Билл Гейтс. Нет, нет, не переживайте, я не сошла с ума. Билл не коренной Новодеревянковец, не казак, он даже не гражданин России. Он – американец, основатель корпорации Майкрософт Ворд. Самый богатый человек мира, заработавший своё состояние не грабежом и обманом, а собственным умом. Билл не пестрит на страницах светской хроники, как  владелец яхт и дворцов. Половину своего состояния он отправил на благотворительность. Создал благотворительный фонд, оставил руководство компанией и занимается  вместе с женой  благотворительностью. В день Биллу приходят около 20 миллионов писем с просьбой о помощи. Билл создал филиалы своего фонда на все5х континентах.  Вот пример для подражания. Билл не житель станицы, но почётным гражданином исторического Нижнеалбашского куренного селения, а в сию бытность Новодеревянковской за такое большое сердце предлагаю его считать.

Слова женщина и цветок созвучны. Женщины красивы и цветы тоже. Но бывает, что на свет появляется два в одном, вот и Катюша Джигуненко  родилась цветком на нашей Новодеревянковской земле. Фигурка - стебелёк и лицо красивого ещё нераспустившегося бутона. Глаза тоже большие красивые цветы, немного похожие на звёзды. Отличница, умница-разумница, студентка, красавица. Такая  вот теперь пошла в жизнь молодая поросль, имеющая новодеревянковские корни.

Люди, люди, люди! Я не знаю, оставляют ли они свой след на Земле или бесследно исчезают. Наверное, пока жива память о человеке, жив и человек.

            Вот такая она, земля новодеревянковская, где мужики, казаки,   и по сей день сеют и жнут, только современными методами, берут саблю и кинжал, если надобно защитить родную землю, только в космический век это происходит немножко по-другому, но смысл один. Бабы, казачки, рожают детей, а потом их растят, заботятся о них, испытывая вечную боль: то болеют чада, то война забрала, то лиха година с пути праведного сбила.

            А земля, земля -  она уже родная, это уже она нас  рождает и кормит, стонет от усталости, шелестит золотыми колосьями пшеницы, живёт. Все мы – её семья, и с того давнего дня, когда первые телеги остановились на берегу её реки, ей есть о ком горевать, о ком заботиться и кому радоваться, кого любить.

Спасибо тебе, родная! Спасибо тебе, Земля!

Школа… Ты была всегда.

                 

       А вообще-то было здорово! Средняя школа  № 44 станицы Новодеревянковской располагалась в пяти зданиях, находящихся  на расстоянии от трёхсот до восьмисот  метров  друг от друга.

      Центральное кирпичное здание памятником  водрузилось  в центре пустующего, обозреваемого со всех сторон квартала, ну и соответствовало своему первоначальному  назначению:  оно  было построено купцом Тютюновым в 1913 году, как новое здание школы для иногородних, открытой двумя годами ранее. И, видимо, строилось оно с большой любовью человеком  щедрой и красивой души, так как и по сей день излучает ничем не объяснимую радость, струится теплом.  Когда оказываешься внутри этого старикана, не покидает чувство, что где-то здесь должна находиться тайная комната с лазом в подвал. А там скелеты…

            В 1945 году директором школы был назначен Пётр Иванович Кузьменко. Учитель…

     В закрытой на период войны школе  хранилась пшеница. Щели в полах были большие. Фундамент высокий. Всё полое пространство между полом и землёй  заполнила просыпавшаяся пшеница. В голодные послевоенные годы Пётр Иванович срывал доски и варил детям кашу. Какая она была вкусная, пахнущая, горячая, да ещё  и съедаемая «гуртом».

    Я помню в 80-е в этом здании располагалась страшная комната  -  кабинет наводившего ужас на детвору директора Старенького Гавриила Поликарповича. Он в 1958 году был назначен новым директором школы.  Побывать в его кабинете, значило всё  равно,  что сейчас оказаться в современной комнате страха. Только то был ужас наяву, и ты оказывался участником, жертвой этого пиршества, разгула нечистой силы. Было страшно… ?? (А почему, надо объяснить).

    В 70-е годы в станице только появился уличный водопровод. Колонки стояли на каждом углу. Нужно было взять коромысло, два ведра и занять очередь за водой. Ведро  вешалось на рычажок, на который вначале нужно было надавить, а затем ведро с водой собственным весом  прижимало рычаг и, таким образом, набиралась вода. Возле каждой колонки на заборе висели железная кружка или стакан. Станичники с уважением, трепетно, как к живому,  относились к водопроводу, Тогда им казалось, что большего совершенства уже не может быть.

    А когда на деревянных столбах кое-где появились тусклые лампочки, радости деревенской детворы не было предела. Только почему–то плафоны все были очень скрипучие, они раскачивались на ветру, гоняя деревенские страхи из угла в угол.

   Вот под этими-то столбами и собиралась долгими летними вечерами деревенская детвора. Телевизоров ещё не было. Поэтому рассказы о красной руке и прочих мистических ужасах, огненных колёсах, катящихся ночью по деревенским улицам, рассказывались и пересказывались по нескольку  раз. А потом  нужно было вступать в схватку с кошмаром: выйти из этого спасительного круга света, нырнуть в кромешную темноту и с гулко бьющимся сердцем  мимо шипящих зарослей сирени, принимающих  при шевелении  форму  то чертей, то домовых бежать домой. Добежать до двери, нажать на щеколду, а потом через сени, в которых не было потолка, под наблюдением выглядывающих с чердака нечистых успеть прошмыгнуть в дом. Страшно….

     Почему-то поздно ночью, «под занавес» по улицам бродил  Старенький Гавриил Поликарпович. Среди  членов бодрствующего у фонаря племени были и ученики. И когда из кромешной тьмы вдруг выступала фигура директора, детвора с визгом и ужасом разбегалась по домам. Тогда это было почище  Крюгера…

            На старом подворье именитого земляка Фёдора Андреевича Щербины в 1876 году была построена начальная школа с двумя классными комнатами. После постройки  здание первой станичной школы было окрашено в красный цвет. С тех  первых лет и была озаглавлена она станичниками как «Красная» школа. В 70-х годах в одном её крыле, пристроенном в 1950-е годы,  располагались три класса, а в другом ещё один класс и спортивный зал. И если уроки проходили на территории  интерната, то на физкультуру нужно было переодеться и почти за три квартала за 15 минут добежать до спортзала. Я не помню, чтобы кто-то опаздывал на уроки. Как-то успевали…

       Привелось мне поучиться и в «Жолобовской» школе. Она находилась на пересечении нынешних улиц Мира и Советской.  И казалось, что это незыблемо, так будет всегда.

       Между тем, построенное задолго до революции, здание ветшало. Крыша протекала, на потолке в разных местах прижились рыжие разводы.

      Директором школы в это время уже работал  потомственный учитель Анатолий Петрович Кузьменко - сын Петра Ивановича. Колоритная фигура. Самыми выдающимися на лице директора были брови. Неимоверно густые и вьющиеся. Они существовали, казалось, как бы сами по себе. Двигались, шевелились, поднимались кверху. Иногда сквозь них удавалось пробиться и выглянуть  директорскому глазу. Он тоже старался быть строгим и иногда укоризненно смотрел на детей.

     Чтобы доложить о размерах  бедственного положения здания «наверх», Анатолий Петрович залез на чердак.

     А в это время внизу, в классных комнатах, шли уроки. На первой парте сидела прилежная ученица. Она по-отличнически сложила руки, выпрямила спину и внимательно слушала учителя. Её соседка, Наташа, такая же прилежная, как и она, в этот день не пришла, простыла. Вдруг раздался грохот и кусок потолка, рухнул на место, где должна была сидеть Наташа. Поднялся столб пыли. Отличница не шелохнулась. Когда пыль улеглась, то все увидели в появившемся проёме свисающую вниз голову директора, он шевелил бровями и странно крутил газами. Голова сказала: 

   -  Здравствуйте, дети!

       Дети дружно встали и хором поздоровались.

  - Я пришёл проверить, как вы тут, не балуетесь?- строго спросил директор и для убедительности пошевелил бровями.

   - Нет! - слаженно послышалось со всех сторон.

   - Ну, смотрите, теперь я буду за вами наблюдать, - и голова исчезла в образовавшемся проёме.

    Анатолий Петрович, конечно же,  не ожидал такого сюрприза. Поэтому, убедившись,  что никто не пострадал, он на карачках двинулся по чердаку осматривать другое крыло здания. Гроза детей, авторитет для всех, учителей, детей и родителей, Анатолий Петрович за свой оптимизм и  искрящийся юмор всегда пользовался уважением и любовью коллег.

       …Было здорово! Саманные школы, дрова,  мирно потрескивающие  во время урока, пончики с повидлом, продаваемые во время перемены, всё было настоящим, не пластмассовым, не резиновым!!!

            Школа. У каждого человека в душе непрестанно присутствует память о ней, школьные друзья иногда становятся друзьями на всю жизнь, школьная любовь, бывает настолько сильной, что прорастает корнями,  превращаясь в семью. В нашем выпуске 1977 года образовалось несколько семейных пар. Север Андрей женился на Север Ольге, Миляев Алексей подарил своё сердце Сенчиной Татьяне, Ткач Александр заключил союз с Кармазин Аллой, Гаман Сергей завоевал сердце Галаган Натальи, а Хабло Сергей очень любил Назаренко Галю и сразу же, после школы, на ней женился. А Голенков Александр сделал предложение своей одноклассниц Мегеря Анечке, через двадцать лет после окончания школы и у них, наконец-то, родился первенец.

         Школа  - это не только храм науки. В мёртвые годы голодомора, когда из 30 тысяч жителей станицы Новодеревянковской в живых осталось всего 12 тысяч жителей,  школа спасла от смерти десятки детских жизней. Кулик Василий Георгиевич, когда в саботаж в 1933 году уже вымерла вся его семья, узнав, что в школе раздают кашу, взял миску и ложку, и пошёл якобы учиться, позабыв учебники и тетради.

«На большой  перемене вышли во двор и видим, что директор Григорий Иванович Овсянников, на костре в котле размешивает кашу и льет туда бутылку постного масла, кладёт соль. Образовалась очередь, и он сам черпаком стал кашу раздавать. Поели,  понравилось, и на второй день я уже пришел с книгами», - так описывает свои воспоминания в голодные годы один  из её учеников.

           В 1990 году директором школы был назначен Дейневич Александр Васильевич.  Учитель, интеллигент до мозга костей, историк-краевед, я бы сказала учёный-краевед. Его  знания по истории края настолько обширны, что ни одна энциклопедия,  составленная рядом авторов-составителей, не может  с ним сравниться…  Первого сентября 2008 года директором школы была назначена Ломова Ольга Николаевна. Есть люди, которым на роду написано быть врачами, учителями, научными работниками. А вот Ольга Николаевна сразу родилась директором школы, руководителем. Неуёмная работоспособность, желание во всё вникнуть самой, разобраться – вот отличительная черта молодого директора.

         Несмотря на  бешеную загруженность, директор всегда внимательно выслушает, взвесит, разберётся. Человечность с ней в ладу. Энергия, молодость, напористость помогли Ольге Николаевне сделать за год небывалый ремонт в школе.  Стены по-новому оштукатурены, окрашены, на пол постелен линолеум. Появилось ощущение новостройки.  Красота!!!

            Школа – это не просто храм науки. Это святилище  в месте обитания людей. Туда отдают самое дорогое – детей. Больших и маленьких, рыжих и курносых, смешливых и потешных. Самую главную стаю на земле.

        Своё детство эта стая проживает в школе. Поэтому всем сельчанам хочется, чтобы она была светлой и красивой. На переменах чтобы рекреации заполнял запах вкусных пирожков, учителя были добрые и любили детей. Чтобы всё спешило, двигалось, устремлялось к тому, что в полной мере определяет понятие – СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО!!!

        Добро пожаловать, Ольга Николаевна, в эту страну!!! И в ваших руках - сделать этот дом ещё краше, заполнить теплом, детской радостью и смехом.     Ох,  и нелёгкая Вам предстоит работа!!!

Казачьи сподвижники

         Есть на планете Земля, заселённой людьми разумными, среди многих тысяч человеческих  обиталищ - городов, сёл, деревень - кубанская станица Новодеревянковская, основанная  на землях, подаренных когда-то казакам за верную службу её Величеством государыней Екатериной Великой. Немеркнущий след в истории станицы оставил казак Григорий Кириллович Кокунько.

            Его потомкам, подхватившим эстафету возрождения культуры станицы и Кубани, посвящается…

          Валентину Георгиевичу Кокунько, сподвижнику земли Новодеревянковской, радеющему за благосостояние её школ, больниц, церквей, основателю возрождения разрушенного в 35-м году чуда красоты великой храма Свято-Никольского.

1918 год.  Лето.  15 июля…

Григорий проснулся раньше всех, открыл глаза и увидел, что ночная мгла ещё только собирается рассеиваться, холодная утренняя голубизна вот-вот начнёт таять, теплеть и наступит новый день с его неизбежной сутолокой, заботами. Григорий  вспомнил радостные глаза детей, крик, шум, который они поднимали неизбежно, заставляя каждый день закручиваться в молниеносно проносящийся вихрь и,  благодаря своему существованию, превращать его в радость, нужность бытия.

По лицу Григория блуждала  счастливая улыбка, и непонятна была далёкая, крадущаяся, пробирающаяся в душу откуда-то издалека, тревога.

Где-то неподалёку, истошно, спросонья заголосил петух, его эхом, стадно подхватили сородичи. Григорий тепло посмотрел на спящую жену Ирину и осторожно, чтобы никого не потревожить, поднялся, подошёл к окну и распахнул его. Приятная ночная прохлада обволокла его разгорячённое после сна тело. Он глубоко всей грудью вдохнул. Жизнь складывалась достойно. Григорий был образованным человеком, пользовался уважением селян. Он радел за просвещение, культуру новодеревянковцев. Год назад в центре станицы, на небольшом пустыре он построил большое красивое здание, где для станичников разместил библиотеку, магазин сельхозинвентаря и первое в станице ссудно-сберегательное товарищество. Станичные казаки хранили в нём свои сбережения, получая за это небольшие проценты. А самыми ценными в его банке были  сиротские деньги, которые казачье  правление  доверило Григорию на хранение. Его никогда не покидало чувство благодарности за оказанное  доверие, но чувство ответственности, долг и честь тоже  давно и навсегда поселились в его душе.  Смутное время, попрание поддерживающего мощь государства Закона, Григорий верил что наступило ненадолго.

Он вышел в сад. Аромат свежих яблок уверенно распространялся по всей близлежащей округе. Яблок было много  и некоторые ветви, под тяжестью плодов касались земли. Григорий взял толстую палку и подпёр ею молодую тонкую веточку. Он невольно порадовался тому, что она теперь не обломится, не высохнет, не умрёт, а будет жить, плодоносить, рожая каждый год по множеству вкусных сочных яблок, которые так любит уплетать за обе щёки его сын Валька. Зазевавшаяся с вечера пчела  сонно выползла из-под висящего над яблоком листка, попыталась взмахнуть прилипшими к телу мокрыми крылышками…,  безуспешно. И только её прерывистое  от обиды жж-, жж.. прозвучало над садом. Эта картина развеселила Григория, заставив порадоваться  мудрой земной красоте. Вроде бы маленький сад, а в нём  сокрыт, живёт и дышит целый мир…

И опять его душу всколыхнула  невесть откуда взявшаяся, окутывающая его непонятная грусть. Григорий поднял голову и посмотрел на  голубое, невероятной глубины небо. Где-то там за этой толщей находится центр мироздания. Григорий  прекрасно знал и любил физику, астрономию и другие науки. Иногда, уединившись, он любил пофилософствовать на темы бытия.

«Как огромна Вселенная, - подумал он, - Мириады звёзд. И нет начала, и нет конца! И стынет разум, представляя только эти космические пустоты!»

 «Когда-то очень давно, - продолжил он свою мысль, - мы были одной огромной тучей пыли и камня, и мчались из одного края Вселенной в другой, пока однажды, вздрогнув, вся эта масса не закружилась вокруг своего солнца и вот уже миллионы лет не знает иного пути!»

А в это время…

Гаврило Абрамов сидел, кручинившись над  толстым дубовым столом. Он чувствовал, как едкая злость  солёно, тягуче разливается, раскатывается по его телу. Чернота внутри него жила уже давно, скапливаясь, превращаясь в вонючий ком, требуя выхода наружу.

С девяти лет он верховодил дворовыми мальчишками. Любимым развлечением его было ловить бродячих кошек и вспарывать им животы, также нехило было пойманным щенкам разбивать камнем головы. Когда же он подрос, то в поле забил палкой нищего больного старика, бродившего между сёлами в поисках куска хлеба. Старик позволил себе сделать Гаврилу замечание за непочтительность к старшим.  Долго у него  замирало сердце, когда по селу его бродила полиция, расспрашивая селян, кто что видел. Так всё и затихло. Никому не могло прийти в голову, что тринадцатилетний подросток может быть таким жестоким.

Не разбираясь в политике, в идеях тех или иных партий, в начавшейся Гражданской войне, Гаврило без колебаний примкнул к  большевикам. На него большое впечатление произвело то, когда во время одного из митингов предводитель, не колеблясь, выстрелил при большом стечении народа в голову одному из несогласных с его призывами. Гаврило тут же записался в его отряд.  Возможность убивать вот так, без суда и следствия, выстрелом в голову была ему близкой, привлекала его.

Сход казаков станицы Копанской, посмевших попытаться призвать Гаврило к порядку, они расстреляли тут же, на станичной площади и, погрузив на три подводы, вывезли за станицу, не придав, как это следует, по-христиански, земле. Несогласных новоминчан постигла та же участь.

Так и жило–воевало это человеческое подобище, устилая землю зловонием своей души, коверкая человеческие судьбы, загаживая планету своим присутствием

Тяжёлым колом вбивалось Гавриле в мозги знание того, что скоро к станице, которую он ещё не успел до конца обворовать, подойдут отряды казаков, и ему придётся бежать.

Он вдруг резко поднялся из-за стола,  вспомнив, что в станичном банке  хранятся большие деньги. Взяв с собою отряд всадников, они поскакали к хранилищу. Размахивая наганом, Гаврило ворвался в помещение, где находился кассир и стал требовать всю сумму, находившуюся в банке. Деньги хранились в сейфах в помещении без окон, а ключи были только у председателя банка  Григория Кирилловича Кокунько. Абрамов велел доставить его в банк.

Григория схватили, когда он вместе с женой и детьми мирно обедал в саду за столом. Григорий был высоким, статным, недюжинной силы казаком, и только внезапность позволила  так легко с ним справиться.  Один из солдат подбежал  к Григорию сзади и с ходу больно ткнул его на глазах у детей прикладом в спину, крикнув; «А ну, пшёл! Вставай!» На коленях у отца сидел его сынишка. Они не ожидали удара и вместе с повалившимся набок табуретом упали на землю. Сынишка больно ударился коленкой и  по-детски обидно заплакал. Подоспевшие остальные конвоиры скрутили Григорию руки и поволокли в банк.

            Горло Ирины сдавил комок, грудь налилась свинцовой тяжестью. Предчувствие беды приковало к земле. Ей хотелось  закричать, броситься вдогонку за мужем, умолять отпустить его. Но, чтобы не испугать детей, Ирина невероятным усилием души  постаралась спокойно встать и  пошла с ними вслед за умчавшимися конниками.

             Узнав, что собираются ограбить банк, где хранились их деньги, казаки стали подтягиваться к зданию хранилища.

Прискакавшие всадники затолкали Григория на высокие ступеньки, где стоял  Абрамов, в руке он держал наган.

«Ключи, пся кровь», - выдавил из себя, словно пролаял, Гаврило и поднёс наган к виску Григория.

Григорий Кириллович держался достойно. Он спокойным голосом ответил: «Я не являюсь хозяином этих денег, поэтому и не могу ими распоряжаться. В банке хранятся деньги сирот и сбережения казаков. Я не могу обмануть доверие людей. Это недостойно!»

Гаврило больно, наотмашь, ударил Григория. Стоявший рядом солдат прикладом с размаху пнул его в грудь. Григорий, напрягшись, разорвал верёвки, связывающие сзади его руки. Схватив охранявшего его казака, он отбросил его далеко в толпу. Началась неравная схватка. Бандиты всемером набросились на пленника. пытаясь скрутить ему руки. Несмотря на численное преимущество нападавших, Григорий одерживал явную победу и тогда Гаврило, подло подкравшись сзади, со всего маху ударил его прикладом по голове. Григорий упал, больно ударившись головой о ступеньки.

Все попытки взломать толстые железные двери сейфов ни к чему не привели.

Разозлённый Гаврило выскочил на ступеньки. Он велел окатить водой и поднять окровавленного и избитого Григория Кирилловича.

«Деньги! Ключи! Ну!»-  зло прорычал нехристь и направил наган на Григория, тот лишь неспешно в знак отрицания покачал головой.

И тогда прозвучал выстрел, отделяющий быль от небыли. Пуля, пущенная с небольшого расстояния, пролетела насквозь и попала в кирпич здания, отколов от него кусок, словно поставив в человеческой жизни точку.

Григорий упал и увидел, как быстро приближается к нему небо. Единственное, что он не мог понять, почему воздух вдруг стал похож на толщу воду, взлетая ввысь,  он чувствовал  его тягучесть, плотность. 

Удивлённый, он оглянулся назад и увидел своё тело, лежащее на ступеньках построенного им здания. Он понял, что вечность отделяет его от тех, кто стоит на земле. Он увидел жену Ирину, бежавшую  с детьми  к месту его гибели. Невероятное спокойствие окутало его.  Он смотрел на жену, на детей, зная, видя свысока, что в жизни у них будет всё  хорошо,  никто и никогда не бросит в спину его детям:  «Сын предателя! Предатель», не заставит согнуться, не ударит больно в спину. Впереди у них светлый путь.

            2008 год. Осень. 15 сентября.

            В самом центре станицы Новодеревянковской  всё ещё стоит здание, построенное Григорием Кирилловичем Кокунько, в котором в разные исторические времена, вихрем проносившиеся в 20-м веке,  размещались библиотека, Дом культуры, кинотеатр, Дворец спорта.  У высоких ступенек  остановился, склонив голову,  мужчина, он с грустью смотрит на маленькую выбоину в стене, прервавшую когда-то пребывание его деда на этой земле. Благодарно поклонившись памяти своих предков, этот человек завернёт сейчас за угол здания, там, благодаря его стараниям, возрождается храм.  

            Отче  наш! Сущий на небесах! Да святится имя твое!  Да приидет царствие твое !

            Пусть не обрывается пребывание на земле лучших представителей твоих, не завершивших свой земной круг, не вырастивших сыновей, не высеявших в землю зёрна добра, которые тобой предназначены.

            Отче наш… Да будет воля твоя!

                       Земля  обетованная

                            Душанбе

     Душанбе - одна  из  столиц  Востока - очень  красивый  город,  богатый.  Широкие  улицы  с  большими,  божественной  красоты  площадями.

Многочисленные  фонтаны,  разбрасывающие  живительную  в  раскалённом  от  жаркого  солнца  воздухе прохладу,  обосновали  весь  город.  Сказочные  восточной  красоты  дворцы  селились  на  огромных  площадях.  Музыка  Востока,  заполняющая  душу  негой  дребезжащей  радости,  казалось,  спускалась    с  небес,  заставляя  теряться  во  времени  и  реальности  происходящего.

        Восточный  базар –  одно  из  чудес  и  предмет гордости  жителей  этих  городов,  это  часть  их  жизни,  дар  радости  в  бесконечности  летящих  дней.

          Огромные  зелёные  арбузы,  жёлтые  дыни  и  апельсины, краснобокие  абрикосы,  разжиревшие  зелёные  и  красные  гроздья  винограда  огромными  кучами  громоздились  на  прилавках.

         Здесь  жили  все:  таджики -  хозяева  этой  гостеприимной  земли,  русские,  немцы,  молдаване,  евреи... все,  кто  сумел  полюбить  этот  город  и  его  радушных  хозяев.  Здесь  все  были  счастливы  и  рады  друг  другу,  здесь  любили,  рожали  детей,  уважали  старших  и  верили  в  бесконечность  происходящего.

         Собираясь  на  семейные  праздники,  вне  зависимости  от  национальности  пели  «Катюшу»  и  «Мой  адрес  не  дом  и  не  улица,  мой  адрес  Советский  Союз…»

        (Да…,  некогда  на этой  огромной  планете  существовала  страна,  занимающая  одну  шестую  часть  её  суши,  и  называлась  она  - Советский  Союз.  Если,  во  Вселенной  время  струится  бесконечно,  то  счастливое  время  на  земле  неизбежно  заходит  в  тупик…)

                                Советский  Союз

         Союз  Советских  Социалистических  Республик!!!  Это  страна,  просуществовавшая,  прошествовавшая  по  планете  добрых  семь  десятков  лет.  Огромная  многонациональная  семья  населяла  этот  дом.  Ничто  не  предвещало  несчастья.  Здесь  жили  одни  только  патриоты,  безумно  любившие  свою  Родину,  и  от  этого  победившие  во  Второй  Мировой  войне  и  освободившие от  нечисти  мир  и Европу,  Страна,  восставшая  из  пепла,  потому  что  в ней  жили  люди  с  огромной  верой  в  будущее. Строительство  ГЭС   и  заводов,  железнодорожных  магистралей  между  континентами  объявлялось  народными  стройками, тысячи  молодых  людей  по  комсомольским  путёвкам  отправлялись  на  самые  горячие  стройки  страны. И  вот  однажды  этот  дом  рухнул,  безрадостное  сиротство  чёрным  покрывалом  накрыло  всю  страну.  Долларовые  войны  унесли  жизни  лучших  юношей  страны.  Зачем ???  И  по  сей  день, чуть  живая  душа той матери-Родины  всё  ещё  стенает  над  её  просторами,  видя,  как  страдают,  мучаются  её  дети.

                           

                             Семья

         Лида  была  самой  добросовестной  и  отзывчивой  девочкой  в  классе,  поэтому,  когда  выделили  путёвку  на  комсомольскую  стройку  их  первичной  ячейке,  выбор  пал  на неё.  Девчонки  обзавидовались,  и  лишь  только  мама  украдкой  вытирала  непрошенную  слезу.  Лиде  выпало  счастье  ехать  в  далёкий  таджикский  город  Душанбе.  Там  построили  новый  текстильный  завод,  и  на  производстве  не  хватало  женских  рук. 

        Молодёжь,  отъезжающие  и  провожающие,  собрались  на  небольшой  площади  у  перрона.  Вначале  был  митинг  с  напутственными  речами,  затем  танцы  под  гармошку,  море  цветов  и  улыбок. 

        Ехали  долго,  но  весело,  с  песнями  под  гитару,  приключениями,  романтикой,  ну  и,  молодо-зелено,  влюбляясь  и  страдая. 

            На  одной  из  станций  в  вагон  подсел  бравый  парень  Николай.  Сердце  Лиды  гулко  застучало,  да  и  парень  бросал на  неё  заинтересованные  взгляды.  В общем,  к  концу  поездки  было  решено  сразу  же  идти  в  ЗАГС.  И  закружилось,  понеслось. Работа,  детишки,  а  их  было  трое:  Марина,  Татьяна  и  Евгений.  Таджикские  семьи  все  были  многодетные.  Так  что  приезжим  даже  неловко  было  иметь  меньше  троих.  Да  и  как  было  не  рожать  навсегда  любимому,  родному  Николаю,  за  которым  как  за  каменной  стеной.  Лида  чувствовала  себя  счастливой  женой  и  матерью.  Каждую  копеечку складывала, чтобы  дать  детям  образование,  поставить  их  на  ноги.  Было  трудно,  но  радостно.

       Таджики  приняли  трудовой  десант,  как  родных,  так  навсегда  родными  и  остались.  Приехавшие  уважали  традиции  и  уклад  жизни  хозяев  этой  земли  и  старались  следовать  их  обычаям,  так  что  породнились.  Немцы,  русские,  евреи,  украинцы,  и  все,  все,  все  не  просто  мирно  сосуществовали,  а  жили  одной  семьёй.

                          Война

       И  вдруг  откуда-то  издалека (1992)  пришла  война,  чужая  война,  а  вместе  с нею  пришёл  страх. Никто  её  не  звал,  никто  её  не  ждал.  Оказалось,  что  быть  человеком  «другой»  национальности  плохо,  а  какой  другой - никто  толком  понять  не  мог.  На  улицах  постоянно  стреляли,  вначале  было  жутко  страшно,  но  потом  привыкли.

       В  самый  разгар  первой  войны  Татьяне,  второй  дочери  Лиды  исполнялось  шестнадцать  лет.  Она,  несмотря  на  войну,  с  нетерпением  ждала  этот  день,  мечтая  купить  на  этот  праздник  огромный  торт  и  угостить  друзей.  Вместе  со  своей  лучшей подругой  таджичкой  Гулиёй  они  отправились  по  магазинам.  И  вот  оно,  долгожданное  чудо,  великолепный  шоколадный  торт.  Таня  с  величайшей предосторожностью  несла  его  по  улице.  Когда  полпути  было  пройдено,  где-то  позади  на  заполненной  людьми  столичной  улице  раздались  выстрелы.  Стреляли  наугад,  стреляли  во  всех.  Кого-то  убили,  кого-то  ранили.  Вместо  того,  чтобы  бросить  торт,  а  значит  расстаться  с  мечтой и  помчаться  от  пуль,  Татьяна  дрожащими  руками  приподняла  коробок  и заворожено,  остолбенев,  стала  ждать,  что  же  будет.  Из  едущей  по  дороге  машине  на  полном  ходу  стреляли  поочерёдно,  то  вправо,  то  влево.  Проезжая  мимо  девочек  пулемётчик  как  раз  отвернул  в  другую  сторону.  Пронесло…  Судьба  подарила  Тане  на  шестнадцатилетие  самый  дорогой  подарок – жизнь. 

       А  вечером  пришли  гости.  Танюшке  было  искренне жаль,  что  среди  них  не было  лучших  подружек - немки  Элизабет  и  еврейки  Сары.  Они  выросли  в  одном  дворе,  были  одногодками.  Вместе  ходили  в  детский  сад,  вместе  в  школу.  Под  окном  находилась  песочница,  в  которой  в детстве девчонками  пеклись  песочные  пирожки,  чуть  поодаль  росло  дерево,  с  верхушки которого  всем  двором  снимали  отчаянную  Элизабет.  Она  забралась  туда,  чтобы  снять  маленького  котёнка,  а  слезть  уже  не  смогла.

          Когда  пришла  беда  с  автоматами,  танками,  когда  человек  на  этой  благодатной  земле  стал  беззащитен  и  никому  не  нужен,  когда  стала  разжигаться  бессмысленная  вражда,  правительства  многих  стран  спешно  стали  вывозить  своих  сограждан.. За  екатерининскими  немцами  прилетели  большие  шикарные  боинги.  Огромные  тюки  с  продукцией  из  первоклассного  таджикского  хлопка  день  и  ночь  грузились  в  багажные  отсеки.  Всё,  что  десятилетиями  наживалось  не  одним  поколением  семьи,  было  погружено  и  вывезено  в  Германию.  Виват  правительству  Германии,  которое  своих  людей  не  оставляет  в  беде!!!

         Многочисленные  фуры  приехали  из  Израиля,  чтобы  вывезти  терпящих  бедствие  евреев  вместе  с  их  скарбом  на  землю  обетованную – Израиль.  Виват  правительству  Израиля!!!

         Ну  а  как  же  русские  люди?   У  кого  болела  за  них  душа?  И  есть  ли  у  них  под  этим  солнцем  земля  обетованная?  Родная  земля,  куда  можно  вернуться  и  преклонить  голову?

                         В России

          Младший  брат  Татьяны  Евгений сразу  же  после  школы уехал  с  первой  волной  беженцев по  просьбе  родственницы (сестры  отца)   сопровождать контейнер  в  Россию  на  Кубань.  Взяв  все  накопленные  сбережения,  мечтая  купить  в  России для  семьи жильё,  вместе  с  ним  уехал  и  отец.  Дорога,  в  былые времена  на  которую  ушло  бы  три  дня,  растянулась  почти  на  месяц.   Вагоны  загоняли  в  тупик,  забывая  в  прихлынувшей  неразберихе прицепить  к  нужному  составу.  Никому  не  было  дела  до  того,  что  там  находились  живые  люди.

Пока  поезд  «кувыркался»  в  пути,    в  страну  пришла  другая  беда -  никому  не  понятная  инфляция.  Деньги,  на  которые  можно  было  купить  приличный  дом,  превратились  в пыль.

        Отец  с  Евгением  помогали  достраивать  дом  сестре,  успевшей  купить  его  до  инфляции. Помогали  просто  так, потому  что  она  была  сестрой.  Работы  закончились,  и  само  собой  оказалось,  что  мужикам  в  этом  доме  нет  места.  И  начались  скитания:  работали  за  кусок  хлеба,  выполняли  самую  чёрную  работу.  Евгения  не  сочли  нужным  прописать  в  России,  объявив  его  гражданином  Таджикистана.  А  вот  в  Армию,  в  Чечню,  на  войну  призвали.

          Женя  писал  домой  тёплые  письма  маме,  рассказывая,  как  хорошо  служить  на  границе,  на  севере. 

Зачем  расстраивать  маму?  Бог  дал,  вернулся  Женя со  службы  в  Армии. И  опять  всё  то же  самое,  скитания  по  чужим  квартирам,  а  точнее  сараям,  жизнь  впроголодь.

Семья  добрых  восемь  лет  находилась  в  разлуке.

           А  тем  временем  старшая  сестра  вышла  замуж  и  уехала  на  север,  в  Таджикистане  остались  только  Танюша  с  мамой.

           Война  войной,  а  любить,  рожать  детей – закон  жизни  на  Земле.  Вот  и  Таня  в  1998  году  родила  Дениску.  Отец  Дениски  как  раз  уехал  в  Россию,  обещав  вскорости  вернуться,  да так  и  канул в лету.

          Жизнь  становилась  всё  невыносимей,  помощи  было  ждать  неоткуда,  и,  теперь  уже  бабушка  Лида  приняла  решение  отправиться  на  родину,  в Россию.  Всё,  что  было  нажито  за  долгие  годы  непосильным  трудом,  погрузили  в  контейнер  и  отправили  в  Россию.  Полученную  за  тридцать  лет  работы  на  заводе  шикарную квартиру  обменяли  на  три  билета  в  Россию:  один  билет  бабушке,  другой  Танюшке,  третий – двухмесячному  будущему  гражданину России  - Дениске.

          Узнав,  что  Лидия  с  семьёй  собирается  уезжать,  собралось  пол  улицы,  (в  основном  таджики,  остальные  разъехались),  плакали  навзрыд,  просили  остаться,  не  уезжать.  Всем  было  не  сладко,  заводы  остановились,  мужья  разъехались  на  заработки,  кто  куда.  За  годы,  прожитые  вместе,  люди  стали  близки  друг  другу,  породнились,  вместе  справляли  свадьбы,  сообща  хоронили.  А  как  радовались,  когда  родился  новый  человек – Дениска.  На  всей  улице  был  праздник.  Но  запрет  на  русский  язык  не  мог  поколебать  решение  Лидии.

                           Поезд

            Дениску  вскармливали  искусственно,  поэтому,  чтобы  в пути разбавлять  питание,   купили  упаковку  минеральной  воды.  Чтобы  добраться  до  России,  нужно  было  пересечь  четыре  границы.  И без  того  жаркий  июль  в  поезде  казался  невыносимым.  То,  что  они  совершили  ошибку,  отправляясь  в  дорогу  на  поезде  с  грудничком,  женщины  поняли  позднее.  Ни  на  одной  из  станций  пассажиров  не  выпускали  из  вагонов  пополнить  запасы  воды,  на  каждой  границе  сутки,  а  то  и двое  задерживали  поезд,  выискивая  наркотики.  Стояла  невыносимая  жара.  Пассажиры  чередой  шли  к  Танюшке,  просили  хотя  бы  глоток  воды.  По  расчётам  бабушки  и  мамы  вода  должна  была  ещё   остаться  после  приезда  к  месту  назначения,  никто  не  ожидал  такой  долгой  дороги.  И  вот,  едва  путники  преодолели  середину  пути,  вода  закончилась.  Дениска  просил  кушать,  в  его  животике  неприятно  ныло.  Чтобы  привлечь  внимание  окружающих,  Дениска  стал  громко  кричать,  благо  силы  ещё  были.  Татьяна   металась  в  поисках  хотя  бы  стакана  воды.  Проводник  сказал  нет.    Из  вагона  на  длительных  стоянках  выходить  ей  не  разрешили. Дениска  не  знал  ещё,  что  такое  мама,  но  знал,  что  когда  к  нему  что-то  приближалось  с  этим  добрым  лицом,  всегда  становилось  приятно  и  сухо.  Мама  подходила,  и  Дениска  умолкал,  надеясь,  что  сейчас  опять  пройдёт  это  нытьё  внутри  него.  Но  почему-то ничего  не  происходило.   Попутчики  виновато  опускали  глаза,  чувствуя  непреходящую  вину  перед  Дениской.

       При  подходе  к  одной  из  станций  поезд  остановили. Недавно  был  дождь,  и  возле  самого  полотна  образовалась  большая  лужа.  Молодой  парень,  рискуя  жизнью,  так  как  если  бы  его  заметили,  то  могли  начать  стрелять,  схватил  пластмассовую  бутылку и  выпрыгнул  в  окно.  На  сутки  двухмесячный  Дениска  был  обеспечен  едой.  Да,  все  хотели  как  лучше,  но  как  лучше, никто не знал.  Воду  процедили  несколько  раз,  прокипятили  и  накормили  Дениску.  Конечно,  в  двухмесячном  возрасте  он  ещё  не  знал,  что  такое  мама,  а  вот,  что  такое  непреходящая    боль,  заполнившая    раскалённым  железом всё  внутри, после  того  как  он  покушал – Дениска  понял.  И  без  того  у  страдающего  от  невыносимой  жары  Дениски  началась  дизентерия..  Вначале  он  громко  кричал,  жалуясь  на  нестерпимую  боль,  потом  обессилел, у  него  потрескались  губки,  не  стало  сил  даже плакать.  Его  мучила  такая  невыносимая  жгучая  боль, что если бы  он  мог  говорить,  то  сказал бы:  «Я  хочу  умереть».  Над  ним  часто  склонялась  женщина,  которая  всегда  несла  с  собой  добро  и  покой,  но  в  этот  раз  Дениске  не  становилось  лучше.  Ему  было  так  плохо, он  умирал.  Приглашённый  из  соседнего  вагона  доктор  растеряно  развёл  руками.  «Готовьтесь,  организм  ребёнка  обезвожен  и  инфицирован» - сказал он.  А  ведь Дениска  ехал  на  родину.  Неужели  же  ему  не  доведётся  встретится  с  его  исторической Родиной – Россией?  Прижав  умирающего  обессилевшего  ребёнка  к  себе,  Татьяна  залилась  горючими слезами  безысходности. Крупные  горько-солёные   слёзы  катились  по  её  щекам  и  скатывались  прямо  на  сухие  потрескавшиеся  губки  Дениски.  Маминых  слёз  было  так  много,  а  Дениски  было  так  мало,  что  вначале  он  сделал  незаметно  для  неё   один  глоток,  потом  второй,  и  боль,  заполонившая  всё внутри Дениски,  застыдившись  маминых  слёз,  вдруг  отступила.  Поезд  как  раз  подъехал  к  очередной  станции,  и  вымоленная  у  одного  из  прохожих  бутылка  минеральной  воды  женщиной  из  другого  вагона  оказалась  у  Денискиной  мамы.  Весь  поезд  знал  о  Денискином  горе,  никто  не  оставался  равнодушен.  Таня,  видя,  что  мальчик  затих,  думала,  что  он  вконец  обессилел,  она  не  знала  о  чудодейственной  силе  своих  слёз,  но  когда  Дениска  с  жадностью  впился  в  поднесённую  к  нему  бутылочку и грозно  урча  начал  пить,  Таня  поняла,  ребёнок  будет  жить.

                    Земля  обетованная

          Желая  приобрести  крышу  над  головой  и  не  мыкаться  с  крошкой  по  чужим  углам,  Лидия  приняла  решение  ехать  не  к  мужу  на  Кубань,  а  в  Курск,  где им, беженцам,  обещали  квартиры.  Квартиры  строились  для  местных  жителей,  которые  ждали  эти  квадратные  метры  порой  не  один  десяток  лет.  Поэтому  Лидии  было  понятно  глухое  раздражение  местного  населения  при  виде  беженцев.  Да  и  не  тут-то  было.  Дома,  выделенные  русским  беженцам  из  Таджикистана,  оказались  уже занятыми    чеченскими  семьями.  Лидия  с  мужем  планировали, что  он  приедет  к  ней  в  Курск,  а  пришлось  ей  ехать на  Кубань.

        Хозяин  за  непомерно  большие  деньги  пустил  их  на  год  в  пустующую  квартиру.  Но  в  ноябре  передумал  и  попросил  освободить  жильё.  На  краю  станицы,  крытая  камышом, стояла   развалюха,  хата-мазанка  из  двух  комнат.  Но  и  ту,  чтобы  купить,  пришлось  занимать  у  всех  знакомых  деньги.  Последние  пять  лет  в  этой  хате  была  колхозная  бойня,  весь  двор  был  усеян  костями, но  со  временем  она  пришла  в  негодность, и в  ней  стало  опасно  находиться  даже  коровам.  В  самый  раз  для  наших  беженцев.  В  щели  по  углам  можно  было  просунуть  руку.  Семья  дружно принялась  за  ремонт,  нужно  срочно  было  до  наступления  морозов  переложить  стенку,  чтобы  гражданину  России,  Дениске,  тепло  было  зимовать  на  Родине.  У  Лидии  вся  надежда  была  на  контейнер,  полный  красивой  мебели,  которую  можно  было  продать, расплатиться  с  долгами,  и  огромное  количество  первоклассных  текстильных  изделий,  их  можно  будет  реализовывать  и  покупать  ребёнку  молоко. 

          И  вот  он,  долгожданный  день,  настал,  со  станции  сообщили,  что  контейнер  прибыл.  Наконец-то,  хоть  что -то  хорошее  в  их  жизни  произойдёт.  Наняв  за  большие  деньги  большегрузную  машину,  людей,  Николай  прибыл  на  станцию.  Отбили  доски,  которыми  был  заколочен  вагон,  и  Николай  вошёл  внутрь.          Сердце  сжалось,  затрепыхалось  вдруг  в  груди,  к  горлу  подступил  комок.  Николай  последним  усилием  воли  сдержал  слёзы.  Вместо  мебели  в  вагоне  лежали  гнилые  трухлявые  доски  и  старые  разбитые  клетки  с  не вычищенным  навозом.  Николай  молча  сглотнул  слюну, вылез  из  вагона, махнул рукой   и  сказал:  «Поехали». 

        Изгои,  и здесь - чужие,  и  там - не  свои!

        У  супругов  оставалась  последняя  надежда – выправить  себе  документы,  подтверждающие  статус  беженцев,  и  тогда  можно  будет получить  субсидию  на  жильё. 

         Когда  в  новой  России  создавалась  определённая  служба,  призванная  защищать  интересы  всех  обездоленных,  оказывать  им  материальную  поддержку,  служителями  сей  Фемиды  зачастую  оказывались  люди  случайные.  Ульяна,  бездушная  дочь  богатых  чёрствых  родителей  попала  на  работу  на  тёпленькое  местечко благодаря  знакомству  папы  с  дядькой  при  большой  должности  и  при  погонах.  Мужчина  он  в  общем-то  был  неплохой  и  никак  не  мог  заподозрить,  что  под  ангельским  личиком  дочери  его  хорошего  знакомого  скрывается  свиная  харя.  Харя,  которая  вместо  того,  чтобы  чтить  букву  закона  и  поступать  по  совести,  развернула  целую  сеть  мздоимства,  и  оказывала  положенные  по  закону  услуги  только  в  зависимости  от  размера  взятки:  духи  французские,  зелённые доллары  определяли  работу  избранной  самой  собой  нечестивицы.  Знать  бы  ей,  сколько  недовыпил  Дениска  молочка,  чтобы  сэкономить  деньги  на  необходимую  справку,  которую  нужно  было  заказывать  знакомым  в  Таджикистане.  А сколько  их  было  нужно!!!  Но  ничего,  Дениска  выдюжил,  документы  были  собраны  и  сданы  в  эту  службу.  Лидия изредка  наезжала,  спрашивала, как  продвигаются  их  дела,  сбивчиво,  волнуясь,  рассказывала,  что  с  ней  произошло.  Кукла,  то  бишь  свиная  харя,  слушала, делая  вид,  что  ей  интересно  и  затравленно  ожидая,  когда  же  принесут  дары.  Но  Дениску  и  так  урезали  в  рационе,  так  что  на  умилоствование  свиной  хари  денег  совсем  не  оставалось.  Поэтому,  в  очередной раз  перебирая  бумаги,  баловница  судьбы  взяла  их  и  выбросила  в  корзину  для  мусора,  не  дождавшись  предварительной  благодарности.  Когда  изнемождённая  от  работы  и  ударов  судьбы женщина  пришла  к  ней  снова,  она  объяснила,  что  документы  потерялись. Собирать  документы  по  новой  у  семьи  не было  ни  сил,  ни  денег.. И жизнь  покатилась  дальше.

       Вечерами,  когда  вся  семья  засыпает,  Лидия  выходит  во  двор  и  тихонько  плачет.  Ей  всё  время  кажется,  что  всё  это  дурной сон,  недоразумение,  стоит  только  закрыть  глаза -  и  она  окажется  снова  в  той  большой стране и  на  своей  любимой  улице  в  Таджикистане,  рядом  на  скамейке  будет  сидеть  мудрая  тётя  Зульфия, и они  будут  говорить  о  детях,  о  жизни,  о  ценах  на  их  любимом  базаре…

          И  сколько  же  их  таких,  людей  русских, вернувшихся  на  Родину,  забытых,  никому  не  нужных, живут  по  трущобам…  Живут  молча,  не  жалуясь,  лишь  тихонько  по  вечерам  утирая  скатившуюся  слезу.

       Что  же  случилось?  И  кто  же  этот  кто,  пропустивший  через  мясорубку  миллионы  человеческих  жизней,  искромсавший  людские  судьбы.?  За  что же  мы,  люди-то  русские, терпим  такие  испытания?

         Эх,  Рассея – матушка!  Земля  обетованная!!! Мы  ведь  дети твои!  Почему   ты,  как  злая  мачеха,   повернулась  к  нам  спиной?  Приди  же к  нам  на  помощь,  откликнись,  отзовись!

         … А  Дениска  первого  сентября  2004  года  в  ожидании  чуда  пойдёт  в  первый  класс,  сядет  за  парту. Вот  только  не  знаю,  будет  ли  у  Дениски,  как  у  всех  одноклассников,  новый  портфель,  вкусно  пахнущие  типографской  краской  книжки,  краски  и  карандаши, и  сможет  ли  он,  начиная  свои  трудовые  будни,  утром  вкусно  позавтракать,  чтобы  не  кружилась  голова. Хлеба  тебе,  гражданин  России  Дениска,  а  твоей  маме  работы,  а  коза  ваша  чтобы  была  жива и здорова  и  давала  побольше  жирного  молочка!

Мама

       Я  всегда  думала,  что  сирота – это  чумазый  несмышлёныш  лет  пяти-семи.  Но  оказалось,  что  с  потерей  родителей  умирает,  рушится  в  человеческой  жизни  целый  мир,  и  до  самой  смерти,  сколько  бы  ни  было  тебе  лет,  ты,  как  заблудший  щенок,  очень  часто  будешь  произносить  слово  Мама  и  мыкаться  в  поисках  того  согревающего  душу  тёплого  покоя,  когда  в  твоей  жизни  была,  существовала  твоя,  именно  твоя,  одна - единственная  Мама.

        Кто  твою  боль  чувствовал  сильнее  тебя  самой  - твоя  Мама.

К  ней  можно  было  прийти,  всё  рассказать,  выплакаться – и  вот  уже «капельку  счастья  добавилось  в  жизни, и  чуточку  радостней  сделалась  жизнь»

     Мама  всегда  сидела  у  окошка  на  скрипучем  стуле,  зрение  совсем  подвело,  сердце  устало  стучать  и  еле  всхлипывало,  а  она  сидела  и  ждала,  не  стукнет  ли  калитка.  Она  наклонялась  к  окошку и пристально  всматривалась,  когда  я  приду,  померяю  ей  давление,  когда  мы  сядем  рядышком  и  наговоримся  всласть.  Я  только  теперь  поняла – это  всё  и  это  главное,  что  остаётся  в  старости  в  жизни  у  наших  мам.  Это  мы,  наши  дети,  наши  проблемы. 

      Да,  нам  всем,  детям  человеческим,  нужна  эта  пристань – родительский  дом.  И  если  твой  корабль,  твою  жизнь,  потрепает  жизненный  шторм – можно  приплыть  к  родному  очагу,  посмотреть  в  любящие  глаза  твоей  Мамы – и  снова  в  дорогу.

       А  сколько  музыки  в  слове  Мама,  каким  от  него  веет  теплом  и  хлебом,  и  обволакивает  душу  негой  бытия.

       Люди,  когда  умирает  Мама,  рушится  один  из  созидающих  твою  жизнь  миров.  Это  утрата,  которую  нельзя  восполнить  и  в  вашей  душе  навечно,  до  конца  ваших  дней  поселяется  боль,   она прорастает,  пускает  корни,  она  будет  всегда,  пока  в  этом  мире  существуете  Вы.

         Да,  я  понимаю,  что  Мамы  уходят  и  это  неизбежно,  но  только  нам  почему-то  кажется,  нам  почему-то  хочется,  чтобы  они  были  всегда,  и поэтому  мы  обязательно  чего-то  не  успеваем  в  этой  жизни,  оставляем  на  потом,  а  потом  бывает  уже  поздно.

         Я  не  успела.  Но  у  вас  ещё  есть  шанс - ваша  Мама  ещё  жива -   сделать  то  единственное,  что  мне  не  довелось.  Я  бы  встала  сейчас  на  колени,  взяла  маму  за  руки,  поцеловала  их  и  сказала:  «Спасибо  тебе,  мамочка,  за  всё,  что  ты  для  меня  сделала».

Запах жизни

                2007 год. За  окном  ветер  21  века. А я  часто  в  своей жизни  пытаюсь  представить 24  декабря  1870 года. День, когда родилась  моя прабабушка, Киричюк  Анастасия  Филипповна.  Я помню  её,  я  смотрела  в  её  глаза. Она  была  необыкновенной  и  мудрой  женщиной. Родившись  в  крестьянской  семье,  умудрилась  вырасти  необыкновенной  красавицей.

            В 15  лет, а это 1985 год  была отдана в  услужение  помещику. Заглядывался  помещик  с  замиранием  сердца  на  эту режущую глаза  красоту. Заметила  это  его  супруга  и выдала  Анастасию замуж. В 16 лет  родила  она  своего  первенца. И  завертелось тяжкое колесо  жизни  русской  женщины,  состоящее  из  непосильной  работы  и  безрадостных  дней.

        На  её  долю  выпало пережить  русско- германскую войну, революцию, коллективизацию, Великую Отечественную, голод, репрессии. Особенно  часто  она  рассказывала  о  голоде  1933  года, года, когда  от 14  тысяч  жителей,  населяющих  станицу  осенью,  к  весне  осталось  шесть. Я  и  по  сей  день  не  могу  понять,  кому  понадобилось,  зачем,  превратить  цветущие  кубанские  станицы в колесницы  смерти.? Как  рассказывала  прабабушка, по  улицам  бродили  призраки  полуживых  людей-трупов  с  ввалившимися  глазами. Ели  всё. Пригодными  для  питания  оказались  кирзовые  сапоги, ремни,  только  как  говорила  прабабушка,  слишком  долго  приходилось  их  варить.

          Дом  прабабушки находился  недалеко  от  речки. И вот  однажды,  соорудив что-то наподобие  удочки,  накопав  червей,  она  побрела ловить  рыбу.  Но  вместо  рыбы  поймалась  одна  зелёная  лягушка.  Дома  ждала  голодная  семья. Наверно,  бабушкой  двигало  провидение. Придя  домой,  вскипятив  воды,  она  обдала  лягушку  кипятком.  Кожа  легко  очистилась, и  дедушкина  мама  принялась  готовить.   Я  никогда  не  забываю,  да  уже,  наверное,  и  не  забуду,  выражение лица,  глаза  бабушки,  когда  она  рассказывала  о  тонком, ароматном  запахе,  заполонившем  всю  улицу. Из  соседних  хат  потянулись  полуживые  люди, узнать  об  источнике  этого  аромата, а  узнав,  собрав  последние  силы,  брели  к  реке.

        А  бульон,  оказался  необыкновенно  вкусным,  мясо  нежным  и  приятным  на  вкус.

         За  окном  ветер  21  века.  2007  год.  В  33  году  не  родилась  даже  ещё  моя  мама.  А  я  почему-то  чувствую,  ощущаю  аромат  того  дарящего  жизнь  лягушачьего  бульона   и  по  сей  день.

           Я  всегда гордилась  прабабушкой. В семидесятые годы  на  многих домах  ещё  были камышовые крыши.  И  к  ней, старушке,  которой  шёл  девятый  десяток  лет, шёл  народ  просить  подладить  прохудившуюся  крышу,  так  как  ремесло  это  было  сложное,  и  не  каждый  мог  с  ним  справиться.

         А  особенно  меня  удивляло,  когда  из  местной  больницы  к  ней  присылали за помощью людей,  запорошивших  глаз. Она  садилась  напротив  и  языком выуживала  соринку. Я помню  счастливые  лица  людей,  избавившихся  от  невыносимой  режущей  боли.

          Прабабушка  Анастасия  вырастила детей, подняла  на  ноги  оставшихся  сиротами  внуков,  дождалась  правнуков. Была  работницей  в  поле,  женой  и  матерью  дома,  а  в  преклонные  годы – оказалась  окружённой  уважением  и  заботой  близких.

          Она  из  тех  русских  женщин,  кто  в  далёкие  военные  годы, впрягшись  в лямку не выдержавшего  нагрузки  быка,  пахал  землю и  сеял  хлеб,  она  из  тех,  кто  выстоял  Россию.  Она  не  знала  об этом,  думала,  что просто  жила. 

           Отче  наш, сущий  на  небесах!  Дай  и нам  сил,  не  растерять  памяти  предков,  донести  её  до  детей  и  внуков  наших,  оставить  им воду  и  землю,  и  продолжить  род  людской  на  земле,  которую  мы  получили  в  наследство.

Поезд

Поезд – это такая движущаяся голова с колёсиками, к которой прикреплено много, много домиков-вагонов и всё это напоминает гигантского червя, двигающегося по железной дороге в строго  заданном направлении. А каждый домик - это муравейник с людьми. На время движения поезд отрешён от внешнего мира и живёт своей собственной жизнью.

            Люблю ездить в поезде. Сядешь в вагон,  и тогда все земные давящие проблемы на какое-то время замирают, уходят, а ты переносишься в другую реальность, в другой мир.  Ну, кто как, а я всегда ездила в плацкартных вагонах. Заходишь в это временное пристанище и видишь, как где-то в проходе непременно торчат чьи-нибудь ноги, обязательно большого размера и без носков. Идёшь по проходу к своему месту на нижней полке и смотришь, как кто-то  уничтожает деликатесы, а кто-то скромненько ест картошку и яйца. Обязательно режутся в карты. Обязательно в одном из проёмов немолодая крашеная блондинка, которая изредка читает модные журналы, и периодически умно всех поучает, как правильно жить. Подходишь к своему месту, и сердце замирает:«Кто же твои непосредственные попутчики»? Хорошо, если это какая-нибудь не совсем старенькая бабулька, едущая от детей или к детям. Ей обязательно есть о чём рассказать, да и чувствуешь себя как-то комфортней с таким соседством. В отдельном пакетике у тебя то, что не надо далеко прятать – еда. И вот все мытарства позади: позади доставка твоего тела в другой населённый пункт, к месту посадки на поезд,  позади набивание огромных сумок дарами для бедных горожан, позади  спринтерский бег по  перронам вокзала к нужному номеру вагона.  Впрыгнули, сели, хух. Отдышались, огляделись. Получили постель, заправили, сели и смотрим в окно, одновременно наблюдая за соседями. Мирные или желают повоевать? Освоились. Достаём вожделенную с момента зажарки курочку. Запах чесночной приправы разносится по всему вагону, вызывая  голодную зависть у попутчиков.

            Как-то подсела ко мне в отсек семидесятилетняя женщина. Язык не поворачивается её бабулькой назвать. Высокая, статная, с густыми длинными волосами. Я только тогда поняла, что старость бывает красивой. Уставшая от тяжести прожитых лет, с тихим голосом, спокойная и счастливая от  устроенности и благополучия детей, мудрая, перенесшая в детстве оккупацию, она в дороге поведала мне о том, как  они жили во время войны.

            «Отец ушёл добровольцем на фронт, а мы остались жить с братом и мамой дома. Я была ещё маленькой, а помню,  что все со дня на день ждали разгрома фашистов, но в один из дней через станицу двинулись, отступая, советские танки. Все были в немом недоумении, боялись. Но эвакуироваться уже не успели  бы. Почти  следом за нашими с небольшим интервалом шли немецкие танки,  сопровождаемые мотоциклами. Мы стояли у дороги и смотрели на эти колонны. А ещё через сутки к нам  в станицу на постой прибыла рота мотоциклистов.

            У нас был небольшой, чисто выбеленный домик. Мама была очень чистоплотной, и у неё всё всегда сияло чистотой. В этот  же день в дом прибыл немецкий офицер в сопровождении двух автоматчиков. Он подошёл к кровати и стал переворачивать подушки в поисках вшей. Маму это очень обидело, так как вшей у нас отродясь не водилось.  Маме было двадцать семь лет, брату девять,  а мне шесть. Мама была очень красивой, с большими сочно-голубыми глазами, с густыми длинными вьющимися волосами, заплетёнными в косу. Немец подошёл к маме, намотал косу на руку и посмотрел на неё, потом на ломанном русском языке сказал, что в нашей хате будет квартироваться немецкий офицер, и чтобы мы убирались на улицу.

            Мама с братом вырыли в саду землянку, перетащили туда вещи, и мы стали  там жить. Мама должна была приходить каждое утро после ухода немецкого офицера в дом и убирать комнаты. Мы тоже старались забежать в дом, так как очень скучали по родным стенам. В соседнем дворе стояла походная кухня, где немецкий кашевар готовил пищу. Он иногда заходил к нам, показывал маме фотографии его семьи, жены и троих детей. Иногда в глубокой миске он приносил кашу. Он хорошо к нам относился и говорил, что он не фашист и он против войны. Однажды, когда мама в очередной раз убиралась в доме, вернулся   пьяный немецкий офицер. Он схватил маму и потащил в другую комнату, а нам стал кричать: «Вон, вон»!  Брат не выдержал, подскочил к нему и, что есть силы, укусил за руку. Тогда этот монстр схватил автомат,  мама тем временем затолкала нас под кровать, а сама кинулась к нему. Немец прошил автоматной очередью стену в комнате почти у нас над головами. Услышав стрельбу, прибежал немецкий кашевар и выхватил у него автомат, а мы тем временем с мамой сбежали. Вот такое у нас было развесёлое детство. Пришло время,  погнали поганых немцев с нашей земли, и наши постояльцы бежали.

            А потом с войны вернулся один из трактористов. Без пальцев. Комиссовали. Мужиков в станице не было,  и его поставили председателем колхоза, потому что землю всё равно нужно было возделывать, пахать и сеять,  убирать урожай, чтобы кормить тех, кто на войне, да и самим же нужно было что-то кушать.  Тракторов у нас не было, пахали на волах. В бригаде, где работала мама, пал бык. Не выдержал, бедный, такой нагрузки. Приехал председатель, и по его опалённым войной щекам покатились слёзы, так как женщинам теперь самим нужно было впрягаться и пахать землю. Он привязал свою старенькую лошадку, впрягся  сам и несколько дней проработал в бригаде, таща за собой плуг».

Вот такую  историю о своём детстве мне поведала моя попутчица.

            Однажды, во время одной из поездок, к нам подсели две молодые девушки, все обтянутые кожей. Они очень громко  говорили о том, о чём обычно  вслух не говорят, ни на кого  не смотрели, будто они  во всём вагоне одни, что-то странное сквозило в их поведении. Вечерочком они отправились в ресторан. Все вздохнули спокойно. Пришло время сна. Самое дорогое, кошелёк, я положила под подушку. Может, то, что там лежало, для кого-то и не деньги, а для меня это символ хорошего настроения, повод прогуляться по Москве, сходить на столичный рынок и вообще, затеряться в толпе людей. Поздно ночью, когда уже все спали, мадамы вернулись,  порылись в своих сумках, а потом одна из них ушла, а другая нырнула своей ручищей под мою подушку. Любимый кошелёчек лежал ближе к стенке, так что  злодейство не удалось. Я хоть и спала, но когда тебе под подушку  заезжает паровоз, это обычно помогает пробудиться. Дама выдернула руку и быстро ушла, а я, немного посоображав, что же это было, запустила руку под подушку. Мой родненький лежал на месте, не захотел со мной расставаться. Через час, поздно ночью, в сопровождении лиц одной из национальностей, дамы шумно вернулись к месту дислокации. Они громко пьяно разговаривали, также громко с акцентом ворковали их сопровождающие, потом они опять все ушли, и вернулись наши красавицы только под утро. Я целый день потом на них победно посматривала и думала: «Ага, не удалось злодейство!»

            А вот что плохо в плацкартных вагонах, это то, что полы не моют целый день. Скапливается пылища и начинает  летать по вагону навроде нечистой силы, залетая тебе и в нос, и в уши. Проводницам обычно некогда, у них  всегда какие-то сторонние проблемы.

            А однажды билетов в мой любимый  плацкарт не оказалось, и пришлось покупать билет в купейный вагон раз в пять дороже и какого-то супер-пупер класса. И что вы думаете? Запёрлась я со своими сумищами в купе, да что там в купе.. Я когда только оказалась в вагоне на толстых ковровых дорожках, уже почувствовала неладное. И вот я втискиваюсь в эту комнатку, толкая впереди себя эти неподъёмные сельские авоськи, и вижу невозмутимые лица её обитателей.  Один  -журналист-международник, другой - директор предприятия (и что им дома не сидится), женщина - директор страхового агенства. Сами понимаете, что эти люди с сырыми яйцами и свежезарезанными курами в неподъёмных сумках не ездят. Не тот уровень. На  выдвижной двери - зеркало во всю величину, на верхнюю полку - лестница цвета слоновой кости, во время сна можно на верхней полке поднимать ограждение, чтобы не упасть. Красотища, чистотища, так что плакала моя бедная запечённая курочка. Всю дорогу (сутки до Москвы) я делала вид, что не голодная. Я как представлю, что буду сидеть замусоленная, с жирными щеками и пальцами, поглощая  свою еду, у меня сразу пропадало желание нырнуть в сумку и порыться в пакетах. Я всю дорогу разглядывала  надетые на них вещи и думала, где же всё это продаётся. Вот такая у меня вышла мучительная голодная поездочка. Я чуть слюной не подавилась, зная, что в сумке у меня лежит вожделенная курочка.

            Люблю ездить в вагонах. Люблю ездить в Москву. Когда поезд прибывает на вокзал, обычно выходишь на перрон, сливаешься с толпой людей, а все мысли при этом заняты, как же преодолеть последние трудности, добраться до места, поэтому по сторонам не смотришь. А зря.

 КАЗАНСКИЙ ВОКЗАЛ. Это великолепная громадина. Заходишь в зал перед выходом на перрон, стоишь в ожидании поезда,  смотришь с замиранием сердца на это величие  и красоту и начинаешь гордиться, что ты гражданин именно этой страны,  в которой такие  космического размаха и красоты сооружения. Можно принимать  иностранных гостей, пусть позавидуют.

            Однажды зимой я приехала в Москву поздновато, добраться до места уже не было возможности, и я решила: не стоять же всю ночь у закрытых дверей мытищинского вокзала посреди города в мороз, лучше пересидеть на «казанке». Тепло, красиво, людно, да и родная милиция похаживает.

            В конце огромного зала  стояли где-то с полтыщи скамеек для ожидающих поезда пассажиров. В этом грандиозном сооружении они казались сиротливо затерянными. Доперев свои сумахи до скамеек, я выбрала место для ночного бдения, расположилась, огляделась. И тут, о боже! Я, конечно, видела, что на вокзале и вокруг много бездомных. Они обычно стоят у стеночки,  где идёт тепло, и, стоя или присев на корточки, дремлют, греются. Их видно сразу по грязной,  измятой одежде, по никогда не чесанным волосам, висящим космами, небритым одутловатым лицам. И взгляд, взгляд понурый,  в никуда. На лицах -  обречённость.

            Когда я оказалась на вожделенной скамеечке и посмотрела вокруг, то увидела, что третья часть среди ожидающих, это бездомные. Они всё шли и шли, напоминая полчища тараканов, вылезающих из всех щелей Москвы.  Я устала, и мне так хотелось поскорее оказаться в тёплой комнатушке, принять ванну, залезть под тёплое одеяло и спокойно уснуть. И это всё, разумеется,  после вкусного угощения. А как же они? О  чём мечтают они? Эти бедолаги  не сидели толпой, расположившись в одном месте, а старались разбавить толпу пассажиров. Там, сям. Молодые и старые. Заросшие, небритые, с далеко разносящимся запахом нечистоты, а иногда и крепким запахом фекалий. Женщины, мужчины, а иногда и целые семьи. Они не замечали проезжающих, как будто это был другой, не видимый ими параллельный мир, переговаривались только друг с другом. Кто-то спал сидя, а кто-то, подстелив непонятно зачем газетки,  спал лёжа. Ближе к полуночи и после можно было видеть и слышать, как из-под некоторых из них мирно бежали тёплые дымящие струйки  мочи. Никто из проезжающих не возмущался, только немного отстранённый взгляд выдавал недоумение. Вокзал, конечно же, не холодная морозная улица, но всё же промозглость  пробирается везде. Захотелось поесть, и я решила сходить в одно из расположенных прямо на вокзале кафе. Я готова была к тому, что это будет дорого. На витрине под стеклянным колпаком я узрела самое примитивное: пюре и мясо.  Заказала, мне разогрели. Но когда назвали цену порции этого небольшого ничего, оказалось, что это как раз моя месячная зарплата. Я отказалась. Интересно, кто же всё это ест. Неужели олигархи перекусывают в вокзальных забегаловках. А холод всё настойчивей пробирался под пальто, глаза слипались. Спать было нельзя, т. к. моим сумкам могли приделать ноги. Соседи по несчастью подсказали, что на вокзале можно снять на ночь комнатушку. Я решилась. Подхватила свои «мешки», подошла ко входу в зал. Оказалось, что вход платный и  стоил таких  денег, что спать мне сразу перехотелось. Я опять села на насиженное место со знакомыми уже пассажирами. Бдение продолжилось. Где-то часа в два на вокзал приехал Бандит. Я не знаю, какой он был национальности, но очень похож на коршуна, в чёрном расстегнутом дорогом пальто с белым шарфом.  Его окружал с десяток таких же птиц. Заметно  было, что он отдавал распоряжения, а окружение беспрекословно слушалось.  Он подозвал к себе неизвестно откуда вынырнувших девиц, отчитал их за что-то, снисходительно похлопал по плечу подошедших к нему милиционеров, покивал, как оказалось, знакомым бомжам, окинул взглядом сидящих пассажиров. Все сидящие в зале старательно отводили глаза, потому что всем было понятно, что это за птица, а нарываться на неприятности не хотелось. Бандит,  продемонстрировав, кто же здесь хозяин жизни,  отбыл в неизвестном, т. е. в не ведомом нам, направлении. Я посидела ещё с часик, устала и  двинула в зал для пассажиров дальнего следования. Там и двери не хляпали и были поменьше, было теплее и, наверное, можно было уснуть. Святая простота. Когда я расположилась, то увидела, что зал оккупировали  любители погадать и их семьи. Было много «ивохних» детей, которые носились по  залу, выискивая глубоко спящих небдительных пассажиров. При этом они все сильно шумели: и женщины, и их дети разговаривали друг с другом, находясь на противоположных сторонах зала. А многие из них крепко спали. Понятно. Ворон ворону глаз не выклюет. Опять  обломчик. Пробдев до пяти утра, когда уже народ  зашевелился, я двинулась на Ленинградский вокзал. Вернее, поползла или потащилась, бедная черепаха. Зал ожидания оказался не таким  великолепным, и убранство было посовременнее,  поевропеистей, тёмные мягкие кресла, телевизор, как-то мне показалось поуютней. Расположилась, огляделась. Люду, как и везде на Московских вокзалах,  много.  Но на многих скамейках сидели всё те же грязные, бездомные, с испитыми и избитыми лицами. У крепко спящего неподалёку мужчины изо рта струйкой бежала слюна… Широка страна моя родная! Я сидела и думала, что Лужков, наверное, ничего этого не знает, по приезде домой надо обязательно ему написать, и тогда он, чтобы прикрыть этот срам,  понастроит в Москве ночлежек, где эти люди смогут после тяжёлого дня принять душ, похлебать горяченький супчик и лечь в тёплую постель. 

            Пробыв в Москве, как обычно, три-пять  дней, я опять окунулась в этот затерянный мир поездов и вокзалов.  И вот опять огромный- преогромный крытый перрон Казанского вокзала. Удобный поезд отбывает обычно в час ночи, но на вокзал я всегда прибывала в восемь вечера и всё это время бродила по вокзалу, разглядывая витрины, или стояла на перроне и подолгу смотрела на  гигантскую его крышу. Почему-то это сооружение всегда притягивает мой взор и кажется необыкновенно великим, космического размаха сооружением.   И вот я в вагоне. Посадку разрешают за час до отбытия. Сажусь и начинаю смотреть, как прибывают пассажиры, укладывают поудобнее сумки, как провожающие стараются оказать максимум помощи перед расставанием.  И вот, наконец, поехали. Смотрю в окно и вижу: где-то на конце мощеного казанского перрона расположились люди на матрасах, под одеялами. Столбенею. Отворачиваюсь. Ведь на дворе же мороз. А они же люди, не звери, не в шкурах. Мамочка родная!

Но лучше об этом забыть, забыть, не думать. Поскорее в тёпленькую постель и спать, спать, отвлечься чем-нибудь и уснуть. Вот уж действительно, мой адрес не дом и не улица, мой адрес - Советский Союз. Да, конечно, эти люди за бортом человеческой жизни, и, видно, уже за последним. А собственно, что я раскудахталась? А где находимся мы, не способные купить себе тарелку похлёбки на вокзале? Странно, мне прабабушка с гордостью рассказывала, что мой прадед    был награждён двумя орденами Георгия Победоносца, участвовал в русско-турецкой войне, защищая её рубежи, отец – участник Великой Отечественной, тоже защищал поля, леса и недра России от фашистских захватчиков. И вот пришло время, и я, работающий человек,  дочь защитника Родины,  когда подводит здоровье, не могу позволить себе даже пойти на больничный, потому что тех денег, что я получаю, не хватает даже, чтобы оплатить коммунальные платежи и протянуть до следующей зарплаты. А если позволить себе побюллетенить,  когда размер оплаты больничного листа  значительно снизился,  тебе остаётся только умереть. Получается как в той сказке: налево пойдёшь - убьют, направо - голодом заморят. Выбирай, что лучше. Сходить к врачу давно уже стало непозволительной роскошью.  Вчера только на съезде педработников Владимир Владимирович Путин сказал о том, что жизнь школьных библиотекарей скоро значительно улучшится, а сегодня  лишили коммунальных. А для кого же мы, спрашивается, Родину, леса и недра защищали, если нас этих недр лишают? А ведь «Мы пол - Европы прошагали, полземли».

Разница между тем, сколько тебе платят, и твой прожиточный минимум стремительно последние  годы  увеличивается. Цены на всё, в том числе и на коммунальные услуги, растут, зарплата усыхает. Хочется об этом не думать, чтобы не сверлило мозги  надвигающейся пропастью, а просто забыться: сесть в поезд, приехать на большой вокзал, сесть на скамейку и сидеть. Просто сидеть. Ни о чём не думать. Всё забыть и сидеть, сидеть в тупом забытьи.

            Ведь поезд человеческой достойной жизни всё быстрее и быстрее уносится вдаль.

Ночь перед рождеством

Бывальщина

Коммунист по велению сердца, рьяный партиец, косая сажень в плечах, Иван Тимофее­вич в станице был на большой должности предсе­дателя Совета. Самый главный в кубанском селе­нии человек! Службу свою Иван Тимофеевич справлял добросовестно. Станичники были им до­вольны. Справедливый был «дядька» и, что нема­ловажно для женской половины селян, видный.

Любил председатель летом порыбачить, а зи­мой сходить поохотиться на зайца. Но ещё боль­ше любил Иван Тимофеевич, как и все из этой породы, порассказывать потом о невиданных размеров пойманных им рыб, о гигантских раз­мерах застреленных им зайцев.

Однажды морозным предрождественским днём, надев белый маскхалат, отправился Иван Тимофеевич в очередной раз на охоту. Долго бро­дил он по полям, пытаясь поймать на мушку се­рого, пройдя не один десяток километров, и, на­конец, удача! Застреленный им зайчишка весил килограммов шесть-семь.

Иван Тимофеевич положил зайца в специаль­ный мешок и забросил его за плечи под маскха­лат.

На землю опускались сумерки, а идти домой было несколько километров. Иван Тимофеевич летел как на крыльях. После удачной охоты куда девалась усталость.

Поскольку в поле рассказывать о пойманной удаче было некому, Иван Тимофеевич стал бес­сознательно обрывки мыслей сочиняемого им рассказа проговаривать вслух. Руки, разводимые для демонстрации размеров зайца, разводились всё шире и шире.

Когда коммунист Иван Тимофеевич подошёл к станице, были глубокие сумерки. Нахохлившись, присыпанные снегом стояли станичные хаты. Обычно глухая стена постройки служила одновре­менно и огорожей от улицы, посреди этой стены было окно: как средство связи с внешним миром. У одних станичников в домах горел каганец, а у других, побогаче, керосиновая лампа.

По небу лениво проплывали редкие облака. Играющая с ними в гляделки луна рисовала на снежном покрывале земли мигающую мозаику теней деревенских хат, изгородей, деревьев.

Чистый сладкий воздух переполнял лёгкие и немного пьянил. Но всей этой дарованной свы­ше человеку земной красоты Иван Тимофеевич не замечал. Снег смачно поскрипывал у него под ногами, а в душе звучала музыка удачной охоты.

И вдруг сердце нашего партийца, участника Финской и Отечественной войн, оборвалось, по телу поползли предательские мурашки, а душу парализовал страх. За долю секунды пронес­лись перед глазами яркие картины деревенских баек о проносящихся по улицам огненных колё­сах, о скачущих безмолвно лошадях. А увидел Иван Тимофеевич впереди на снегу падающую откуда-то сверху делающую странные пассы че­ловеческую тень. Было похоже, что небесный байкер пытается завести свой мотоцикл. Он под­нял голову: на фоне яркой луны на хате стояла ведьма, размахивала метлой и пыталась взле­теть. Рядом с ней, подёргивая поднятым кверху хвостом, стоял её пособник - колдовской кот.

В следующую секунду кот свирепо «мявкнул» и прыгнул на представителя власти. Иван Тимофее­вич в ту же секунду полетел, он не помнил тот про­межуток времени, когда бежал, лишь в следую­щее мгновение председатель понял, что уже дома.

Сердце бешено колотилось, пот застилал гла­за, расширенные от остолбенения веки никак не хотели возвращаться в первоначальное положе­ние, брови предательски ползли вверх.

Стоя у двери в хату, пытаясь отдышаться, Иван Тимофеевич почувствовал, что потерял шапку. По всей видимости, её сбил прыгнувший ему на го­лову, почуявший запах свежего мяса, ведьмин кот.

Глава неожиданно для самого себя в испуге поднял голову - не летает ли над его подворьем нечистая сила.

«Я, коммунист, партиец, участник Финской и Отечественной войн и испугался какой-то антисо­ветской ведьмы. Что скажет партия, если узнает», -проносилось в голове Ивана Тимофеевича.

Зубы председателя мелко постукивали, сопро­тивляясь его коммунистическому мировоззрению.

      Чтобы домашние не увидели волнения, предсе­датель первым делом пошел в сарай разделы­вать зайца, и здесь его осенила спасительная мысль: пойти завтра к бабке Куделихе, на хате которой он увидел неопознанный объект, и как коммунисту, борцу со всяким мракобесием, во всём разобраться.

       На следующий день, едва рассвело, Иван Ти­мофеевич двинулся в путь. При подходе до хаты Куделихи, сердце всё - таки без ведома на то пред­седателя непослушно заколотилось. Иван Тимофеевич постучал в окно:

 - Параска Мытрофановна, ты тут жива?! Я от совета прыйшов узнать, ты тут ны в чём ны нуждайишься?

-    Тимохеич, цэ ты? Заходь! - и Куделиха, по­снимав все засовы, открыла дверь.

-    Ну як ты тут, Мытрофановна, як дила?

-    Ой, Тимохеич, шо ж мини було! Затопыла я вчёра пичку, а дым увэсь пишов у хату, я и полизла старистью ночью дымарь прошишкарыть митлою, той, шо в синях стояла, и кит за мною увязався. Тикэ стала дило робыть, як гляну уныз, а там стоить чёрт, весь билый, сзади горб и рукы розвив, собирайиться плыгнуть, мэнэ схватыть, старуху. Надругаться рышив, нычиста сыла! Мать знасылувать надумав.

-    Та вы шо, Мытрофановна! Ны можэ такого буть?! А вы его ны взналы?

-    Ни! На его кит мий як плыгнэ, ну я й ны стала дожидаться колы вин моего кота зъйисть, а тоди за мэнэ прыймыться. Я тожэ як плыгну назад и покотылась с крыши. Та добрэ шо сниг в кучу пид хатой росчищала и скыдала. Так я в ту кучу и впа­ла! А то можэ и пичинкы сыби б поотбывала.

-   Ны дай Бог, Мытрофановна, оцэ старистью
так стрыбать! Дай вам Бог здоровья! - посочувство­вал Глава.

- Так я в хату заскочила, пичку бильш ны топыла и всю ничь ны спала, ждала колы вин, нычиста сыла, за мной прыйдэ. А утром, оцэ ныдавно, тикэ розвыднылось, дай думаю пиду подывлюсь на тэ мисто, дэ вин стояв. Глядь, ось чиясь шапка лыжить. Наверно, Тимохеич, вин ужэ когось зйив!

-   Ну нади ж, Мытрфановна! Цэ дило надиб-
но розибрать навырху, в Органах! Шо за сыла на
нас идэ? Ты давай мини шапку для следствию и
ныкому ны россказуй, а то могуть арыстувать. За
розглашение Государствинной тайны! Ты ж сама
знаишь, шо у нас цэ ныдовго.

- Та свят-свят, Тимохеич. Та упасы Божэ! Могыла!

И Иван Тимофеевич, попрощавшись с Куделихой, вышел на улицу. Было красивое мороз­ное утро. Добрые снежинки неспешно опускались на землю. Чистый морозный воздух настойчиво обволакивал: «Я тут главный» - казалось, кри­чал он. Снег радостно похрустывал под ногами. Вздохнув полной грудью, Иван Тимофеевич по­думал: «Красота! И никакой тебе нечистой силы!»

                           

Кот-хитрюга

Рассказ

Васятку растила бабка Настя. Отец Илья погиб в гражданку, за два месяца до рождения сынка. Переплы­вал он, казак - пластун, мятежная душа, лиман в октябре месяце, простудился и вскорости помер.   

Эх-ма! Нехорошее это дело, обидное: ты ещё не родился, а тебя уже не ждут, не кричат, когда пьют горькую: «Сын, казак родывся!» Ну что ж, жизнь штука сложная.. Мать Васятки, Мария, не выдержала голо­довки 33-го года, умерла. И остался он, горемыка, в 6 лет без папки с мам­кой. Жили они в привольной кубанской станице Новодеревянковке. Хата-мазанка, крытая камышом, стояла посреди широкого двора. Рядом хлев, по двору ходили обязатель­ные в каждом станичном дворе куры и гуси. На цепи бегал вечно чем-то недовольный, делающий вид, будто он постоянно голоден, пёс Бобик. В хлеву жила счастливая корова Зорька. Ей никог­да не было одиноко. Каждый год она приводила по лупастому симпатичному телёнку, а потом сча­стливо моргала глазами и самозабвенно облизы­вала это большеглазое чудо. В каждом казачьем подворье посреди двора стоял колодец с журав­лём (журавль - это такой длинный шест, к одному концу которого привязано ведро на «цыпке», а к другому - какой-либо груз). В колодце летом хранили кубанский борщ, «затовканный старым сапом с часныком». Ставили «чавун» в ведро и на верёв­ке опускали его поближе к воде: там было прохлад­нее, пища сохранялась дольше. Почти во всех ста­ничных дворах были погреба, где хранили картош­ку, «буряки», «гарбузы». Выданное коровой Зорькой молоко бабка Настя тоже хранила в погребе в глиняных кринках, накрытых такими же глиняными крышками с ушком. Васятка днём пас гусей, а  вечером носился с ре­бятнёй по улицам. Неда­леко от его подворья тек­ла речка Албаши. Васят­ка с друзьями мог часа­ми плескаться в реке, не замечая, как подступают сумерки. Тогда мальчишка пулей несся по улице, ста­раясь прошмыгнуть в хату незамеченным. Если ему не везло, то у порога его встреча­ла с лозиной бабка Настя: - И дэ ж ты, басурман, так довго носывся? Вжэ спать пора, - потрясала она лозинкой.

В один из таких вечеров бабка Настя специ­ально поджидала мальчонку. И причины на то были. Соседка, тётка Фрося, пришла днём купить молока. Бабка Настя полезла в погреб и обнару­жила, что во всех кринках с молоком съедена са­мая вкусная его часть - вершок. Единственным подозреваемым мог быть только пакостник - вну­чок Васятка. И когда он в сумерках нырнул в ка­литку, его ноги больно обожгла припасённая баб­кой Настей лозинка. Она шлёпала Васятку и при­говаривала: - Ах ты, вражина такый, ты на шо выршкы посъидав? Ах ты ж , паразит!

      Жгучие слёзы катились из Васяткиных глаз, от обиды перехватило дыхание.

            - Я ны йив! Цэ ны я, ны я! - сквозь слёзы выкрикивал мальчонка.

Он наспех похлебал гарбузяной каши и юркнул на припечек, на лежанку. Обида на незаслужен­ное наказание жгла его душу. На припечке уже спал его тёзка, лучший друг, добродушный кот Васька. Когда кот учуял Васятку, то подполз по­ближе, лизнул в нос и замурлыкал, довольный, ещё громче. Немного поворочавшись, уснул и Ва­сятка.        На следующий день трагедия повторилась снова. Бабка Настя опять отстегала лозиной Ва­сятку, а он ревел во весь голос не столько от боли, сколько от обиды. Наутро бабка Настя отправила Васятку к родственникам с поручением. Мальчон­ка заигрался там с детворой и домой вернулся поздно. Там его ждала озадаченная бабка. Кто-то опять съел вершок, но на Васятку подозрение уже не падало. Бабка разводила руками и приго­варивала:

-Ну, ны нычиста ж сыла завылась в погриби?

Весь следующий день бабка Настя решила провести на подворье. Она подлаживала покосив­шуюся изгородь - «лиску», подметала двор. Она ни на секунду не выпускала из виду дверь погре­ба, пытаясь поймать вора. Возле её ног терся известный подхалим кот Васька. Он мурлыкал и жмурил глаза, показывая, как он любит хозяйку. Бабка Настя, окинув внимательным взором двор и не заметив ничего подозрительного, решила сбе­гать в хату. Выйдя во двор, первым делом взгля­нула на погреб и увидела мелькнувший в двер­ном проёме погреба кошачий хвост. С величай­шей предосторожностью подкралась бабка к по­гребу и, вслед за Васькой спустившись вниз, ста­ла наблюдать, что там происходит. Васька важ­но, подняв хвост, ходил по погребу между крин­ками и макитрами. Принюхивался. Наконец, он подошел к кринке с утренним молоком, поднял лапу и просунул её в ушко над крышкой. Он ос­торожно положил крышку на землю, после чего с удовольствием стал лакать вершок. Бабка ос­толбенела. Она еле сдерживала себя. Когда вер­шок был съеден, Васька, также осторожно про­сунув лапу в ушко, водрузил крышку на место. Не спеша, довольный, он направился к выходу. Старуха тем временем сняла с ноги «чирывык» и, как только Васька показался на ступеньках, ведущих к выходу, бабка что есть силы огрела его. Васька взвился и с кошачьим рёвом - мяом понёсся прочь.

-Ах ты ж гад, ах ты ж паразит, ах ты ж хыт-рюга! Ну хто ж мог додуматься, що якыйсь кит може такэ сотворыть! - выкрикивала ему вслед хозяйка.

...Вечером Васятку дома ждали вкусные пам­пушки с чесноком и борщом. Бабушка кормила внучка, гладила его по головке и приговаривала:

-Йиш мий касатик, йиш, мий унучок, соколык ты мий! Ты на бабку ны сирчай. Ну хто ж мог по­думать, шо такэ чудо на свити можэ буть. Та у его ж мозгив ныма, а такэ робэ!

А негодника кота не было дома три дня. Все уже стали волноваться. Простили его... А он, по­явившись, забрался бабке Насте на колени. Став на задние лапы, начал мурлыкать и тереться об её щёку. Затем он прыгнул на припечек и, прива­лившись к Васяткиному боку, после трёхдневных мытарств по-кошачьи захрапел ... Он был прощён.

Гусиный срам

         Недалеко от станичной окраины жил довольный собой казак Пётр. Всё у него было: и куры, и гуси, и утки, и дойная корова, и тёлка с бычком, с десяток свиней и самое главное - крикливая и говорливая жена Галина. Ребятишек двое. Ну и, как водится, тяжёлый мотоцикл и легковая машина. Любил Петро летним знойным вечером выйти во двор с замысловатым видом в одних семейных трусах, почёсывая округлившееся пузце, и окидывать счастливым взором гогочущее и мычащее хозяйство.

А вечерком да с хорошей   закусочкой (сальце и яйце с картошечкой) опрокинуть рюмашечку своего, домашнего первача, выгнанного из чистого сахара на ядрёной пшеничке.

Этого священнодейства он не доверял никому, даже своей разбитной хозяйке Гале. Среди кумовьёв Пётр слыл « спецом» в этом деле.

Как-то, в очередной раз, попробовав брагу, Пётр счёл её негодной и, чтобы не терять марку, вылил её в кормушку в загон для гусей вместе с пшеницей. Не пропадать же добру. На этом неудача тут же была предана забвению.

А в это время в станице свирепствовал мор на домашнюю птицу. Станичники десятками уничтожали падших кур и гусей. И Пётр с содроганием сердца каждое утро выходил на подворье, пересчитывая хозяйство - не перекинулась ли зараза на его живность.

Сердце Петра похолодело, когда он, войдя утром в загон для гусей, увидел кладбище мёртвой птицы. Он ошалело уставился на 23 бездыханные   гусиные тушки. Не помогли и прививки! Вот и верь медицине!

Пётр потерянно поднял крайнего гуся за ногу - он мёртво растопырил крылья, издав какой - то непонятный гык. Он в сердцах отбросил птицу, та, упав, опять странно гыкнула.

           Тут вышла во двор и зычно запричитала Галина: -   Ой, боже ж мий! Господы, ну за шо ж ты нас наказуйиш! Ну, хотя бы трохы сдохло, як у людэй, а тут вси сразу! Такы-ы-ый убыток! Давай, Пытро, хоть пыро выщипайим та сдамо, хоть трохы грощи вэрным....

           Хоть и лаялась Галина с соседками то за выскочившую курицу, то за межу на огороде, а то и вовсе потому, что душа требовала, но в тяжёлую минуту наступал мир, и соседки бежали помогать друг дружке.

Кликнув «правую» соседку Наталку   с «левой» Настей, бабы принялись за дело. Ощипанный пух бросали в ваганы, а мёртвые тушки в прицепленную к мотоциклу тачку. На птице оставляли только большое перо на крыльях, остальное шло в дело.

Когда последняя тушка была ощипана, чтобы сердцу было не больно, Пётр тут же завёл мотоцикл и вывез падёж за станицу, скинув его на мусорку. Благо ехать было недалеко.

Вечером Петро с Галиной, чтобы как-то развеять мрачное настроение, нажарили семечек и вышли на лавочку, где уже собрались соседки перемывать кости тем, кто ещё не подошёл.

Когда пересуд был в самом разгаре и горе-несчастье в пылу споров стало забываться, наши  посидельщики   услышали какое-то странное гоготанье. Все разом повернули головы на звук: к дому Петра, пошатываясь и стыдливо прижимаясь друг к дружке, два шага вперёд, один назад, подходили пьяные, ощипанные и осрамленные гуси. Зрелище из незабываемых!

- Ой, лышенько! Та шо ж цэ такэ! Пэтя, глянь! Ожилы наши гусы. Ходим скориш заганять.

Проведённое Галиной расследование с пристрастием выявило казус с вывернутой бражкой   и пьяными в «усмерть» гусями.

Благо дело, что лето было тёплое и птица легко могла обходиться без одежды, принимая загар и   устраивая днём на подворье нудистский пляж.

Вечерами Петро выгонял гусей на улицу, пощипать травку у двора, «нагулять» жир. Проезжающие и проходящие мимо двора, не сведущие в гусиной трагедии, в изумлении останавливались и искали просвещённых в выведении нового вида гусей, без перьев. Узнав, хохотали до упаду.

Постепенно пух на гусиных тушках стал отрастать, превратившись к осени в тёплую зимнюю шубку

Ночь на кладбище

          Баба Нюра была когда-то красавицей. Сейчас же её появление лишь своей нелепостью вызывало восторг  у окружающих. Когда верхняя часть её тела, казалось бы, шла, нижняя как-бы бежала, спешно перебирая, постукивая ножками-костяшками. На голове обязательный платок с бабочкой на лбу, взгляд никогда не покидало изумление. Говорила баба Нюра быстро-быстро, резко поворачивая голову налево-направо и обильно, от души, поплёвывая на окружающих.

Увидеть бабу Нюру трезвой счастливый случай не выпадал никому.

Как женщина верующая, общительная (и, не дай Бог, что подумают соседки), баба Нюра в поминальный день на кладбище прибыла в числе первых. Она деловито поводила головой в поисках знакомых, а увидев, улыбалась и бежала к ним с традиционным «Царство небесное».  Ей благодарно наливали рюмку, две. Угощали...

Часам к двенадцати ей показалось пристойным прилечь на краю кладбища на пустующую могилку и крепко уснуть.

Ровно в полночь от давящей голову боли и от озноба наша страдалица очнулась («прокынулась») и  увидела рядом свежую могилу. Она переползла ближе и, промолвив «Царство небесное», легла на мягкую землю, прикрывшись венками.

Была обычная кладбищенская ночь с полным набором полагающихся в таком  месте кошмаров.

Дул прохладный   ветерок. В растущей рядом посадке жутковато потрескивали, покачивая кронами, деревья. По небу плыли   быстрые   облака, то и дело принимающие форму уродливых чудовищ. На краю станицы мерзко выла собака. Испуганно   просовывающая свой нос в проёмы облаков луна высвечивала кладбищенские кресты, отбрасывающие длинные тени. Где-то посреди этого вечного безмолвия ухал филин. Чёрным   вихрем проносились из конца в конец летучие мыши. На сухом высоком дереве, стоящем посреди кладбища, сидел и зловеще каркал чёрный ворон.

Нормальный трезвый человек, попади в такую ночь на кладбище, со страху увидел бы ещё и прячущихся за крестами мертвецов, и вряд ли остался жив.

Но бабе Нюре с её головной болью было не до этих кладбищенских страстей. Каждая клеточка её исстрадавшегося тела бунтовала, истязала её и требовала выпить. Сто граммов, пятьдесят, двадцать... В крайнем случае стакан чаю...  Ну, хотя бы глоток воды .

И вдруг ...

Вдали раздался спасительный рокот мотоцикла, постепенно перерастающий в рёв. На мотоцикле неслись, гогоча, приятели в касках. Они издавали громкие пугающие звуки. Все кладбищенские кошмары испуганно затихли и попрятались. Неожиданно наступила тишина.

Станичные байкеры остановили свою машину и подошли к могилке, на которой лежала, прикрывшись венками, баба Нюра, сели на стоящую рядом скамейку. С собой они приволокли испуганную девушку.

Сердце бабы Нюры взволнованно заколотилось: «Ну, хоть водичка из радиатора-то у них найдётся», - пронеслось в мозгу у бабы Нюры. И вдруг! Парни достали бутылку и налили в три стаканчика. Счастье разлилось по баб - Нюриному телу, она не верила своим глазам. Один из парней взял стопку, поднёс девушке и стал требовать: «Пей! Ну, пей!». Девушка не поддавалась, сопротивляясь из последних сил. Баба Нюра недоумевала: «Нашо ж воны дивчину сылують? Ну, раз вона ны хоче, може нальють мини», - понадеялась баба Нюра.

Отступившая от неожиданности боль в баб - Нюрином теле вернулась с утроенной силой. Не в состоянии больше терпеть, страдалица резко выкинула   сквозь проём в венках костлявую руку и, пытаясь встать, гнусавым голосом громко прохрипела:

-     Налывай !!

   Выскочившая из могилы  рука и звук потустороннего голоса объял ужасом незваных гостей царства мёртвых, адское пламя перехватило дыхание. Рванувшиеся дыбом волосы на головах несчастных парней натянули кожу на побелевших образинах. Истошный крик потряс всё кладбище. В мгновение ока они испарились. Через несколько секунд за полкилометра от событий раздался   затихающий рёв удаляющегося   мотоцикла.

  - Дивчина, ты мэнэ ны бойся! Я тут посли помынок трохы полэжала, отдыхаю, - говорила, освобождаясь от венков, баба Нюра. Она не отводила взгляда от опрокинутой бутылки, краем глаза наблюдая за третьим членом экипажа - забытой девушкой. Та сидела не шелохнувшись,

А баба Нюра, освободив бутылку от оставшегося зелья, повеселела и сказала :

-     Давай я тэбэ, дивчина,  до станыци довыду!

И они двинулись в путь. Баба Нюра говорила всю дорогу, не останавливаясь: о жизни, о любви ... То ли немая, то ли онемевшая девушка не проронила ни слова. Когда путницы дошли до центральной станичной улицы, небо стало просыпаться, светлея и гася свои ночные фонарики - звёздочки. Развопились, раскукарекавшись, петухи, заставив недовольно   разгавкаться собак. Женщины распрощались и разошлись в разные стороны.

 Рождался новый день.

Невеста

        Даша  была  необыкновенно  красивым  ребёнком  кукольного  типа  с  ангельским  взглядом.  Большой  бант,  платье  как  для  принцессы – всё  говорило  о  том,  что  этот  ребёнок  не  способен  ни на  что  плохое.

         Безграничное  умиление  на  лицах  окружающих  забавляло Дашу   и  заставляло  её  продолжать  играть  эту  роль   милого  ребёнка   настолько  долго,  насколько  это  было  возможно.

          Однако,  когда  мальчишкам  требовалось  подложить  учительнице  в  сумку  паука  или  лягушку,  Даша  непременно  была  в  числе  заговорщиков.  С  видом  прилежной  ученицы,  старательно  хлопая  ресницами, она  подходила  к  учительнице  с  учебником   и  просила  объяснить  ей  непонятную  задачку,  осуществляя  тем  самым  отвлекающий  манёвр.  Учительница  умилялась  и  старательно  растолковывала  этой  прелестной  головке  сложную  задачку.   Вот   в  этот-то  момент   устрашающие  пресмыкающие  и  оказывались  в  сумке  «училки».  К  чести  учительницы  нужно  сказать,  она  была  крепким  орешком.  Когда  во  время  одного  из  уроков  она  сунула  руку  в  карман  пиджака  и  обнаружила  там  змею,  то,  смертельно  побледнев,  спокойно  вышла  из  класса.   А  через  некоторое  время, сидящие  в  кустах  самшита  вместе  с  Дашей  мальчишки  могли  лишь  наблюдать  как  приехавшая  «скорая»  спешно  увозила  учительницу.

            Была  у  Даши  только  мама  Катя,  папы  у  Даши  не  было,  а  у  мамы  была   в  её  жизни  только  умная  подруга  Люда,  за  которой  она  перебралась  в  Россию  из  Казахстана,  чтобы  следовать  в  жизни  её  умным  советам.   Любила  себя  тётя   Люда  за  то,  что  в её  жизни  была  подруга  Катя,  которая  часть  тягот  семейной  жизни  тёти  Люды,  совершенно  бескорыстно  при  всей  её  безденежности  взваливала  на  себя.  Выбелить  дом  там, огород  там  выполоть,  поросёнка  зарезать,  ну,  в  общем  всякие  разные  подобные  там  мелочи.

           Одна  беда,  любила  Катя  свою  дочку  Дашу  и  хотела  посвятить  ей  жизнь.  А  тётя  Люда   любила  своих  детей  и  тоже  хотела,  чтобы  подруга  Катя  посвятила  им  жизнь.  Поэтому,  когда  проказница  Даша,  душа  компании  и  любимица  публики,  подросла,  решила   тётя  Люда  дать  умный  совет  подруге  Кате - отмести   весь  ворох  вьющихся  вокруг  дочки  женихов  и  выдать  её  замуж  за  перезрелого,    невзрачненького,  как  говориться  «от  горшка  три  вершка»,  но  богатенького   холостяка  из  соседней  деревни,  чтобы  и  в  достатке  жила,   и  подругу  Катю  от  помощи  тёте  Люде  не  отвлекала.  Сама  же  тётя  Люда  и  сочеталась  договором  с  жениховой  мамой  о  выгодном  деле  привести  в  дом  работящую  невестку.  Не  испросив  невестиного  согласия,  назначили  день  сватовства.

         На  возражения  Даши  о  её  мечте  выйти  замуж  за  высокого,  красивого  и  кудрявого - махнули  рукой,  дескать,  стерпится,  слюбится. Забыли  они,  несчастные,  о  крутом  Дашином  норове  и  об  излишней  с  детства  самостоятельности.

        В  день  сватовства,  чтобы  как - то  скрасить  тягостные  минуты  неприятного  ожидания,  отправилась  Дарья  к  своей  подруге,  великой  выдумщице, Лариске.

       Вот  там-то  все  тонкости  срыва  операции  по  сватовству  и  состоялись.  Содержимое  бутылки  портвейна   за   десять  минут  до  священного  обряда   сватовства  стало  содержимым   невесты  Даши.

       Вместе  с  подругой  Лариской,  спрятавшись  за  угол,  стали  поджидать  сватовской  кортеж.  Даша,  никакая,  поджидала  сидя  на  мокрой  после  дождя  земле  и  привалившись  к  чьему-то  забору,  гыкая  и широко  раскинув  ноги.  Ей  уже  было  хорошо  и  отчего-то, непонятно  для  неё  самой,   было  весело. 

        Когда находящаяся  в  необыкновенном  восторге  от  происходящего  подруга  Лариска  махнула  рукой – пора,  Даша,  вначале  встав  на  карачки,  поднялась  сама,  а  потом  вырвала  из  земли  лежащий  велосипед. 

      Был  очень  хороший  дождь.  Вчера  был.  А  сегодня  путнице  нужно  было  преодолеть  несколько  десятков  метров  на  велосипеде  по  развезённой  после  дождя  просёлочной  дороге,  чтобы  с  поклоном  встретить  у  калитки  подъезжающих  чинно  перед  обрядом  сватов.

      Рывок, и  первые  десять  метров  Даша,  удивительно,  будучи не   в  состоянии  вертикально  стоять,  легко  на  велосипеде  преодолела,  потом  её  стало  заносить,  потом   всё  пошло  не  по  плану,  а  даже  ещё  интересней.   Одна  из  штанин  Дашиного  трико  стала  накручиваться  на  выступ  педалей   и  сползать.  Жертва  велосипедного  плена  смешно  на  ходу   подрыгала  ногой  и  свалилась  в  грязь.  Высвободить  штанину  не  удалось.  Пришлось  велосипед  и  один  из  элементов  Дашиного  одеяния  бросать  на  дороге.  Подъехавшие  мама  с  сыном  и сваты  в  немом  оцепенении   наблюдали  эту  картину.

         Обесштаненная  невеста,  в  трусах  и  футболке,  измазанная  грязью  ниже  пояса, с  трудом  встав  на  четвереньки,  затем  выпрямившись,  истошно  крича: - «Сваточки  приехали,  сваточки», -  раскинув  руки  и  жутко  петляя,  кинулась  навстречу   своему  счастью.  Как  раз  перед  домом,  недалеко  от  остановившейся  машины,  кстати,  некстати  находилась  лужа.  Неуправляемая  невеста  со  всего  маху  спикировала  носом  прямо  в  эту  лужу.

      Подняв  из  лужи  то,  что  должно  было  бы  при  других  обстоятельствах  называться  лицом, невеста  радостно  заголосила:  «Сваточки  дорогие,  заходите,  щас  токо  умоюсь,  и  всё  у  нас  будет  хорошо!»

       Строгая  мама   просроченного  жениха,  указав  перстом  детёнышу  на  машину и  зло  хлопнув   дверцей,  отбыла  вместе  с  кортежем.

       «Сваточки,  ну  вы  куда,  вернитесь», - кричала,  хохоча, лежащая  в  луже,  обездоленная  невеста.

        Свадьба  по  досадному  недоразумению  не  состоялась.

Умер… называется

      Браки, говорят,  совершаются  на  небесах.  Вот и провидению  было  угодно, чтобы  Кондратий  с  Катериной  встретились,  полюбили  друг  друга  и  поженились.

     Гости  пышной  кубанской  свадьбы,  на  которую  обычно  приглашаются  все  родственники,  вплоть  до  седьмого  колена, сваты, кумовья,  соседи  и  просто  уважаемые  люди,  гордясь  от  этого  собственной  значимостью,  поднося чарку  к губам и  многозначительно  переглядываясь,  изрекали: «Пара»

    Так- то  оно  так! 

     Кондратию,  с  его  статностью, зычным  голосом, быстрым  взглядом и твёрдым  характером,   свыше уготовано было стать  военным, командовать  на  плацу: «Налево! Направо! Кругом!» Но, ошибся  дверью,  что  называется…

      Стал  Кондратий  служить  в  милиции! Конечно,  не  армия, но  тоже  человек  был на  своём  месте.  Уважали  его станичники, потому  что  вид  у  него  был  уважаемый.  Кому-то  нужно  было  корпеть,  что-то  доказывая,  подвиг  совершать,  заслуживая это  самое  уважение.  А у  Кондратия  была  такая  врождённая  аура.  Жаль, не  знал  об  этом  сам  Кондратий. Так  и  жил  в  неведении.

      Это  неведение  и  привело  к  тому,  что  где–то  там, что-то  там, да не  эдак  так.   Сменилось  место  работы. Эх, жаль!

    Но,  недолго  оставался  Кондратий  штатным  рядовым. Подлетела  опять  к  нему Уготованная  Судьба, и  вновь вынесла  его  на  руководящую должность, а  супругу  Катерину  дала  ему  в  помощники.

    А  Рука Водящая  Должность  была  коварной  и  злой  и  совсем  не  дружила  с  мудрой  и  рассудительной Уготованной  Судьбой.

     Хитро,  потихонечку - помаленичку,  шаг  за  шагом, затащила  она  Кондратия  с  женой  в  царство  зелёного  Змия. Он  и  сам не  заметил,  как  их  с  супругой  засосало,  завертело  в  этом  спиртосодержащем  омуте. День  шёл  за  днём,  а там и годы потекли, а выбраться  супругам  из  этого  водоворота  не  удавалось.

    (Внутренние  органы: почки, печень, пропитанные спиртом, работали  тупо, устало, но  работали. Желудок  захлёбывался  от  огнедышащей отравы.  Сердце  измученно  стучало.  Им  очень хотелось, наконец-то,  хлебнуть  чистой  воды, вдохнуть  свежего  воздуха.)

    Первой  не  выдержала  супруга,  её, почти  бездыханную, на  карете  скорой  помощи, увезли  то  ли  лечить, то ли  достойно  человека  умирать  в  храме  милосердия – больнице. Вот-вот  должен  был  наступить  тот  самый  последний  день…

    Загрустил  Кондратий, совсем  перестал  сопротивляться  немилосердному  Змию, а  тот  навалился  на  него  с  утроенной  силой.  Не  прошло  и  недели, и  всё  та же  скорая,  горестно  воя  от  безысходности  помчалась, увозя  Кондратия    в окружении  ангелов  в  белых  халатах,  встретить  свой  судный  день. 

     Мудрое  сердце,  в  какие  бы  передряги  не  попадал  Кондратий, как  бы он  не  раскисал,  в  отличие  от  него  никогда  не  сдавалось. Оно  стучало, героически стучало  всегда. Кровь, большей своей  частью  состоящая  из  спирта, раскалённой  жгучей  лавой  каждую секунду вливалась  в  него,  обжигая и раня. Сердцу  хотелось  кричать  от  боли,  ему  хотелось дышать, и   чтобы  вспомнили,  наконец-то,  о  нём. Но  никто  его  не  слышал, никому  не  было  до  него  дела.  И  в  тот  самый  день, когда Кондратий  лежал  в  больнице, сердце  оставили  последние  силы  и  оно, в  последний  раз  вздрогнув,  остановилось.

      Словно  ветер  пронёсся  по  больничным  палатам, подёрнув  при  совершенном  безветрии  больничные  шторы,  то  душа  сердца  вырвалась  наружу  и  полетела  к  свежему  воздуху,  к  солнышку, к свету.  Забегались  Больничные  по  коридорам,  прикатили каталку,  погрузили  отошедшее  тело, глаза  прикрыли,  повесили  опознавательную бирку  и  в  первую  очередь  позвонили  родным, чтобы  забирали  тело  и готовились к  погребальному  обряду.

       А  в  деревне-то, в деревне,  в  отличие  от  космического,  атомного  мира  городов  Люди  ещё  живут.  Сбежались  соседки,  кто  метёт,  кто  кур  щиплет  на  поминальный  обряд,  вот  и  борщ  при  такой  дружности  вскоре  поспел,  осталось  только  дождаться  машины  с  виновником  единения  селян.

    А  незадолго  до  этого  милые  сестрички,  весело  щебеча,  везли  каталку  в  морг. Дело  это  для  них  было  привычное.

       На  очередной  кочке  каталку  качнуло  и  сердце  очнулось, вздрогнув и  застыдившись,  что  дало  себе  слабинку,  ритмично  застучало,  с  жадностью  вдыхая  свежий  морозный воздух.  Кондратий  очнулся, поёжился,  его  голого,  накрытого с  головой одной  простынкой   куда-то  везли.  «Наверное,  на  процедуры», - подумал покойный. На  морозе  пальцы  стали  коченеть. Он  попробовал  ими  шевелить.  Холодно.

           Кондратий  сбросил  простынку  и,  сев  в  коляске,  спросил: «Девчата,  а  куда  вы  меня  голого по морозу везёте?»

        Дружный  визг  пронёсся по  больничному  двору  и  девчат  словно  ветром  сдуло.  Сорвав  с ноги  опознавательную  бирку, так как нитка  больно  впилась  в  палец, Кондратий,  обмотавшись  простынкой,  босиком  по  снегу  направился  в  отделение  к  лечащему  врачу, узнать, какие  же  ему  назначены  процедуры. Белым  привидением  прошествовав  по  коридорам,  он  вошёл  в  ординаторскую.  Легче  оказалось  тем,  кто  сидел. Кто  стоял,  спешно  постарались  сесть  или  выскользнуть  из  комнаты. Глаза  выкатывались  из  орбит,  животный  ужас  перекосил  лица  целителей.  Звук  живого  человеческого  голоса  постепенно  возвращал  к  жизни  больничных.  Поглотившее  всех  недоумение  не  позволило им  вспомнить  о  необходимости  позвонить  близким  и  удивить  их  чудесным  воскрешением.  Пока суд  да  дело, раздался  звонок  из  морга,  оттуда  требовали  выдать  подъехавшей  машине  не  поступивший  из  отделения  труп. 

     …Бригадние, как  водится, собрав деньги  на  поминки,  купив  венок,  прибыли  взгрустнуть  стоя  у  тела  покойного,  и  горестно  обсудить  каким  хорошим  был  при  жизни  Кондратий.  Из  подъехавшего  к дому автобуса  вывалил  сделавший  грустные  лица, народ. Венок  с  опознавательной надписью  положили  в  цветник  других, обрамляющих неокрашенный крест, грустно  и  одиноко стоящий  у уже оббитого яркой тканью деревянного  тулупа  Кондратия.

            Одна  из  престарелых  родственниц, увидев  свежеприбывший  народ,  тут же жалобно  и  протяжно, как  водится  в  подобающих  случаях, заголосила: «О-ой,  и на  кого  же  ты  нас, Кондратушка,   покинул?  У-у-у…»  Представитель  прихлынувшего  коллектива  вошёл  в  дом  и  увидел  застывших  в  недоумении  женщин. Они  только  что  получили  звонок  из  больницы. Представитель  почему-то  без  слов  всё  понял  и  попытался  ретироваться.

      - «Куда же  вы,  а  борщ? Давайте  за  здравие!» – попыталась остановить  его  растерянная женщина.  Самой  большой  проблемой  для  неё  сейчас казалась  вкусно пахнущая четырёхведёрная  кастрюля  борща. 

     А  супруги?  Супруги  выздоровели!

     Так  как,   даруя  человеку  жизнь,  мироздание  определяет  ему  дорогу,  состоящую  из  восходящих  к  мудрости  ступеней.  Поднявшись  на  одну  из  них, родив  детей, человеческие  существа   должны подняться  на  следующую. Кондратий,  взяв  однажды   за  руку маленького  человека,  называющего  его  дедулей,  на рыбалку,    между  делом,  нанизывая  червяка  на  крючок, исходя из  жизненного опыта, старался научить  его  мудрости  жизни.  А Катерина -  испечь  самые  вкусные  на  свете  бабушкины  пирожки.

Федоткина житуха

Да вот кому если не заладится, так не заладится с самого рождения. Родился Федотка 29 февраля в многодетной семье в хуторе Раздольный самым младшим. Все дети как дети, а он сплошное недоразумение. То с люльки непонятным образом упадёт, то с припечка скатится.

От череды сплошных недоразумений  Федотка орал, что есть силы. Братьям надоедал его ор и они, чтобы как- о его развлечь, сажали в ведро и опускали в колодец. Всё ж, когда кричит,  не так слышно, а иногда такое экстремальное  катание его от ора и отвлекало.

Когда Федот подрос, ему наравне с остальными детьми в семье перепадала  часть домашней работы. Дали задание Федотке свиней на выпас выгнать и следить за ними. Федотка открыл  загон и,  увидев, что  телега с домочадцами  отъехала от подворья, решил слазить в подвал. Подвал был устроен во дворе дома. Лаз в него был на уровне с землёй. Его нужно было открыть и опуститься по лестнице вниз. Федотка юркнул вниз, позабыв, что он открыл свинюшник. Много всякой всячины стояло в подвале в кадках и макитрах. 

А свиньи тем временем устроили гонки на верху, и один из бегунов, двухсоткиллограммовый кабан во время спринта попал передними ногами в лаз подвала и медленно  сполз с отчаянным визгом вниз в глубокий подвал.

Федотка, сидя внизу и видя, как на него надвигается свиная харя, обомлел от страха. А свинота,  съехав вниз и перекинув при этом кадку с капустой, перестала визжать и  принялась поглощать вкуснятину. Пытаясь развернуться в тесном подвале, кабан зацепил и вывернул бочонок с квашенными помидорами. Содержимое он посчитал за деликатес и тоже принялся поглощать.

Теперь уже на Федотку смотрели не хитрые маленькие свиные глазки, а возле него находился закрученный свинячий хвостик.  Федотка стоял у стены подвала, а лаз с крепкой лестницей был с другой стороны,  проход же весь заполнила свинота всем своим большегрузым мясным  телом.  Набравшись смелости, Федотка запрыгнул на свинью, которая при этом стала визжать, словно её режут, и кунулся по свиному крупу к лестнице. Он пулей вылетел наверх, загнал гуляющих свиней в свинюшник и бросился звать на помощь. Конечно, когда уже собрались мужики, спасать в подвале было  нечего, кроме самой свиньи.  Как, обмотав верёвками,   свиное недоразумение поднимали наверх - это отдельная история, и сколько раз её при этом роняли, так как это свинство не хотело лежать и спасаться спокойно, а визжало и всё-время брыкалось. Бедный Федотка, мало того, что натерпелся страху, так ещё и был наказан.

 Федотка подрос. Ему уже было семнадцать годков. Молодо-зелено. До станицы, если надобно, молодёжь ходила пешком. Был пост, вся Федоткина семья веровала в Бога, конечно, кроме самого Федотки, и строго соблюдала пост. Всё скоромное в былые времена семьи казаков хранили на чердаке (на горище).  Сало, присыпанное густо солью стояло в больших кадках.  Федотка, зная, что никто в пост не заметит пропажу, накладывал сало в мешок и носил ночью в станицу продавать помещику. За вырученные деньги покупал конфеты и угощал ими знакомых девчат.  И так повторялось не однажды. Пост закончился, и отец Федота полез на горище за салом.  Увидя, что почти вся кадка пуста, он не стал долго раздумывать, кто же это мог сделать. После действенного разговора с отцом, Федотка понял, что сало нужно вернуть. Он взял мешок и отправился к помещику. Была глубокая ночь. Федотка знал, где находится лестница от чердака, так как сам туда его по просьбе помещика и складывал. За ночь Федотка сумел сделать три ходки. Ночи, чтобы всё вернуть, ему не хватило. На следующую ночь, за последним разом, Федотка не удержал лестницу, и она гулко рухнула вниз. Федотка  схватил мешок и кинулся к выходу из двора. Когда пробегал мимо входа в дом, дверь открылась и показался помещик. Федотка остолбенел и замер. «Купите сало»,  - непроизвольно вырвалось у Федота.

- А, это ты опять с салом. Ты знаешь, я у тебя его не буду больше покупать. У меня был разговор с твоим отцом, и я обещал, что больше сало у тебя  не возьму, - сказал помещик и захлопнул дверь.

Федотка в Бога уверовал тут же и кунулся домой. Через неделю, встретив помещика, Федотка услышал следующее: «Ты знаешь, я напрасно не купил у тебя тогда сало. Полез на горище, а его кто-то поворовал. Так что, если ещё будет, приноси»

Но больше Федот торговлей не занимался.

Нравилась Федотке соседская деваха Галюся. Как-то пригласил  он Галюсю к себе в курятник  пообщаться, а то ночи уже были холодные, поэтому, чтобы не морозить дивчину  и решено было местом встречи обозначить сарай с курами. В то время в сараях делали второй этаж, снизу делали насесты для кур, а сверху  на вкопанные брёвна не очень густо накидывали жерди и складывали сено для дальнейшей просушки и хранения. Федотка с Галюсей по лестнице забрались на второй этаж и завалились на сено. Они долго беседовали, хохотали, а потом Федотка, наконец-то, решился поцеловать девушку. Он придвинулся к ней, приобнял, и тут, о чудо, жерди разъехались, и Галюся вместе с небольшой копной сена полетела вниз. Куры устроили переполох, больше всех кричал и возмущался, конечно же, петух за ночное проникновение в его гарем. Федотка  же, пытаясь поймать Галюсю во время падения,  сильно наклонился, а на противоположной стороне лежала как раз жердь с большим сучком, и Федотка, падая, наделся воротником своей рубахи на эту жердь. Домашние, услышав такой переполох в своём курятнике, взяли лампу и двинулись выяснить причину  ночного переполоха. Перед вошедшими в сарай открылась такая картина:  Галюся, лежащая на копне сена головой вниз, так как насест мешал ей подняться, и Федотка, висящий под сенником и беспомощно дёргающий ногами, барахтающийся в бесславных попытках освободиться. Галюсю подняли, Федотку освободили. Нелад в сарае заладили. А Федотку даже не ругали. Уж больно в комичную ситуацию попал бедняга. Тут только посочувствуй.

 Вот такая она была, вся раскрашенная яркими красками, Федоткина житуха.                  

Сказка для маленьких детей.

Бедная, бедная Хока.

Жила-была Хока. Она жила в лесу, в тёмной глубокой норке. Волосы у неё были немытые, нечесаные.  Мордочка вся в грязных разводах, так как Хока не любила умываться. Туфельки её были без застёжек, и  на них  было налеплено много грязи.  У Хоки в её норке в лесу не было телевизора, не было компьютера, не было даже спутниковой антенны. А также у неё не было лошадки, велосипеда, мольберта с цветными мелками,  и много-много игрушек у неё тоже не было. Хоке было печально и обидно, что у неё всего этого нет. Даже электричества и того у Хоки не было.  Бедной Хоке приходилось спать в своей норке в темноте.  Печка у Хоки не топилась, так  как её в Хокиной норке тоже не было. Хока мёрзла и страдала от этого, и у неё часто была из-за этого высокая температура.

Неподалёку в своей норке в лесу жил Серый Волк. Он иногда приходил ночью к Хоке спросить, как у неё дела и не нужно ли Хоке чем-нибудь помочь.  Волк залезал к Хоке в норку и спрашивал:

- Ну как твои дела, Хока!

А Хока ему отвечала:

            - Что-то сильно кушать хочется и у меня высокая температура.

Волк говорил:

            - Охо-хо! - горестно вздыхал   и шёл вызывать к Хоке скорую лесную помощь, а также шёл накопать червячков, чтобы накормить несчастную.

            На скорой помощи приезжал старый, умудрённый опытом Доктор Лис и делал  Хоке большой укол от температуры, также он закапывал ей капли в нос, чтобы не сопливила  и говорил, чтобы Хока хорошо кушала. В лесу живёт много больших кусучих комаров, и они иногда кусают Хоку за ножку, поэтому Доктор Лис, когда приезжает к Хоке, он всегда берёт с собой зелёнку и мажет ею Хоке прыщики. Хока никогда не плачет, когда её лечит большой добрый Доктор, она знает,  если Доктор её хорошо полечит, то Хока не будет ночью кашлять и сопливить, а будет крепко спать всю ночь.

            Хока очень любит по вечерам приходить к девочкам и мальчикам, заглядывать в окошко и смотреть, какие же у них есть игрушки. Она очень надеется, что и ей девочки и мальчики подарят куклу или машинку, и тогда ей будет по вечерам с чем играть и не будет так грустно. Но Хока очень стеснительная, и она как только кто-нибудь выходит во двор посмотреть на кого же там незнакомого собака гавкает, тут же прячется и убегает к себе в лес. Из-за этого так Хоку до сих пор никто из девочек и мальчиков и не видел.

Любка

Степановна была маленькой сухонькой  старушкой. Всегда в беленьком платочке, глубоко верующая. Очень аккуратная и работящая. Жила она с дочерью и двумя внуками в маленьком, на два оконца невысоком домике. Зал, прихожая с печкой, она же зимняя кухня, она же спальня. Во дворе маленький кукольный домик, где на керогазе в летний период готовилась еда. В семье Степановна была авторитетом. Старушка старушкой, а слушали её беспрекословно все: и взрослая дочь, и внуки. 

Деньгами в семье распоряжалась, конечно же, она. Всё скромно, прижимисто, лишнюю копеечку на сберкнижку. Да и не лишнюю тоже. Такая вот она была, Степановна. Как же,  подрастут, пригодится денежка  деткам … 

Раиса, дочь Степановны, вышла замуж за  высокого, непутёвого Дмитрия. Мытя облагородил Раису  двумя детьми и смылся в пьяном угаре где-то на вольные хлеба, где нет всевидящего ока Степановны, где никто не поучает, не зыркает исподлобья. Одно слово: ненавистная тёща. Смылся Мытя  и сгинул. Мама не горюй!?  Ну, да ладно, если любитель горячительного  по каким–либо  нам неведомым причинам, покинул нашу грешную землю. Пусть! Ну, а если нет? Неужто прокрутившиеся десятилетия  не свили в его душе гнезда для тоски, чтобы единожды сесть  и приправиться, навестить своих единокровных детушек.

А детушки без его отчего глаза росли и росли: ходили в советскую школу, становились  октябрятами, потом пионерами, а  потом грянула и всеобщая комсомолизация. Туповаты, правда,  были. Науки для них были тяжелее кувалды.

Сын Анатолий ходил уже в выпускной восьмой класс, а дочь Любовь была поменьше, когда обнаружилось, что у  их мамы, Раисы, последняя стадия туберкулёза. То было самое начало восьмидесятых. Раису вначале лечили в местной больнице, без всяких там инфекционных отделений, а потом отправили умирать домой. Молодая была ещё. Годков  этак тридцать пять было. Не хотелось ей помирать. Жить хотелось. С малых лет она привыкла гамбалить на колхозной ферме. Вставала в три- пять утра, темень, хоть глаза выколи и пешком в кубанскую оксклизлую грязюку маршировала по полям на работу, а там  руками с набухшими венами  целый день таскала тяжести, в вёдрах, в корзинах. Зарабатывала копеечку. И так день за днём, без просвету, без продыху, без выходных. А что же вы думаете, дорогие  мои, дорога в коммунизм, она нелёгкая была. А страна маршировала туда уже семимильными шагами. Вот-вот. И когда бригадних колхозных женщин посылали разгружать вагоны с цементом, надрывать пупки рожавших баб, это тоже всегда было во имя приближавшегося «коммунизму». Ничего бессердечнее себе и представить не могу. Бороздим, называется, космические просторы…, общаемся с внеземным разумом, а механическую лапу придумать  не можем. А скорее всего, кому нужны они, эти колхозные бабы-лесоповальщицы. И ничего, что вечером им нужно вернуться в свои советские семьи-ячейки коммунистического общества, наготовить борща, растопить печку, постирать ещё, выдыхая при этом въевшийся в лёгкие цемент.

А что ж Раиса? Умерла горемычная, расходный материал, строительный кирпичик огромной страны, занимающей одну шестую пригодной для человеческого обитания часть суши, напичканной, богатой полезными ископаемыми, которые вот-вот должны были начать разрабатывать во имя будущего народа, в том числе и для Раисиного будущего.

Ну, ничего, что не обломилось Раисе, достанется её детям. Такова она, мудрость мироздания!

И стала Степановна, мать Раисы, работать  дочкину работу – воспитывать её детей. Получала крохотную пенсию на себя, смехотворную на детей, вот и весь достаток. Об опекунском пособии тогда и речи не  было. Выделяли правда в школе иногда подачку, чтобы купить в какой год сиротке пальто, а в какой сапоги. И то, если повезёт.

И зачем отменили эти церковноприходские школы? Пошёл туда, научился считать писать и достаточно. В лютые морозы дома пересидел, в весеннюю годину огород домашний помог посадить и не слишком мудреная наука при этом не страдает. Ну зачем, скажите зачем, Любке, оставшейся на второй год уже в первом классе нужна была всеобщая десятилетка, химия, физика?! Взгляд медленный, мыслями что жерновами ворочает, когда дело  касается наук, в глазах страдание, если нужно было изображать советскую школьницу у доски.  Не было тогда детей, обучающихся по другой программе, а все были юные ленинцы.

Любка каждый день мученически приходила в  школу, садилась за парту и отбывала повинность. Она была настолько незаметной, пустой, что спроси любого, была ли Любка сегодня в школе, каждый сказал бы: «Не помню» Симпатичная мордашка, густые вьющиеся волосы, да и фигурка ничего, но от неё веяло такой серостью, что все её достоинства за этой пеленой пустоты одноклассникам трудно было разглядеть. Когда их класс перевели из восьмилетней в среднюю школу,  на Любку некоторые противоположности женского полу даже поглядывали. Одноклассники удивлялись: это всё-равно, что на какашку накинуть шёлковый платочек.

Степановна была неглупой женщиной, но какой-то слишком уж замороженной. Она твёрдо знала, что «внуку» обязательно нужно выдать замуж, придбать ей  большую перину и штук шесть пуховых подушек. Она учила Любку варить борщ, убирать, стирать и была уверена, что Любка только единожды выйдет замуж и будет всю жизнь беспрекословно подчиняться мужу. Другого в жизни женщины не дано. Так думала Степановна…

К концу десятого класса Любка совсем уж притихла. Зачем то  ходила в школу, ну как же, всеобщее среднее образование получала. Но где-то просочилась всё-таки информация, что с нового года у Любки уже проживает  молодой муж. Ах, Степановна! Подсуетилась, желая устроить Любкино будущее, и счастлива была, так как по старинным  меркам, это было главным в жизни женщины – замужество. «Нашу взялы», - любили в то время горделиво выговаривать деревенские бабы.

Но недолго длилось Любкино счастье. Забрали её избранника в Армию долг Родине отдавать. Любка пригорюнилась. Но недолго  разливалась печаль в её душе. Однажды увидела она приехавшего на заработки гуцула. А у Любки мозги усыхали, когда дело касалось каких-либо книжных наук, но почему-то она преображалась, становилась быстрой, весёлой, когда в обозримом пространстве появлялись особи мужского пола. Недалеко от Любки жила её одноклассница Светка. Ну и как водится, вместе в школу, со школы. Человек, он стадное животное. Вот и Светка с Любкой были овцами из одного стада. Во время обучения  этих девиц в старших классах, колхозы строили  по разнарядке в станице Дворец культуры. Наверное, архитектор был печальным меланхоликом, потому что дом культуры  был построен из  напоминающего загробный мир тёмно-серого кирпича в форме ползучей черепахи, на спину которой навалили огромный камень, поэтому она расползлась и тяжело дышит. Строили этот дворец  культуры  строители из  Закавказья. Мода тогда такая была, приглашать на денежное дело этих  специалистов. Они в большинстве своём были немолодые, небритые, глубоко убеждённые в том, что в России живут неправильные люди. Колючие глаза, холодный взгляд. Местные встречали их  здесь доброжелательно. Любка где-то выучила несколько несвязных слов из их языка и, каждый раз, проходя со Светкой мимо уставших, идущих с работы строителей, это юное создание, кричала им свои призывы. Немолодые мужики торопели, удивлённо оглядывались, Любка по- дурному смеялась. Светке это не нравилось,  ей было стыдно, и она перестала мычать   и бывать в Любкином стаде. Откололась. И Любка стала одинокой охотницей.

Ну, гуцул так гуцул. Со служившим мужем Любка была не расписана, поэтому вспыхнувшая обоюдная страсть заставила родных поторопиться со свадьбой. Парень был  хороший, работящий. Любка родила ему девочку. Вначале вроде бы было всё хорошо. Но любовные штормы накрывали Любку вновь и вновь.  Она растерялась. Не знала кого из прихлынувших особей мужского пола ей больше любить. И дела уже пошли на разлад, когда Любка родила второго мальчика. Так и осталось загадкой зачем, то ли мужа удивить, то ли кого-то приворожить таким способом. Семья распалась.

Долго ли, коротко ли, но время шло и годков этак через пять, появился в Любкиной жизни Джигит. Женат он был на единоплеменнице. Трое детей у него было. Но для джигита, семь вёрст не крюк. Завёл он вторую семью. Любка родила ему девочку Саньку и стали они жить семьёй, т.е. одним кошельком. Джигит свиней брал для откорма, привозил Любке. Любка единолично выкармливала, корячилась, таская  колхозный корм, а они, Джигит на самую скороспелость являлись, сдавали свиней  и денежки отвозили  своей единокровной жёнушке, с которой Любка к тому времени успела подружиться. Вот такая она джигитская любовь.

Стала Любка для прокорма самогоночку варить и приторговывать. Как никак живая копеечка. Да не знала Любка, что в ней текут алкогольнозависимые гены. Ей даже запах был не показан с таким папой. А Джигит, пожив несколько лет в чужих краях, решил вернуться на родину. Обещал Любку забрать. Но кто ж её возьмёт. Там нету возможности свинюк для джигита выхаживать.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Минуло лет пять-шесть и встретила Любка на своём пути  новую любовь. Официально последнюю. Прибился ко двору по пьяным интересам невысокий полутораметровый  с тонкой костью и мелкими чертами лица мужичёк. Как говорится «маленькая собачка, до смерти щенок» Обрубком его в народе прозвали. И стали они жить, водку пить, детей рожать. Когда Любка ходила в четвёртый раз беременная, она ещё иногда выходила из запоя. Поэтому девочка изредка бывало   вдыхала в материнской утробе свежего воздуха, ну а пятый ребёнок со дня своего зачатия питался только спиртным. Крошечная, с пуговку, головка начала у него болеть ещё тогда. Мир в утробе  для него не  разделялся на день и ночь, а только на периоды запоя, когда он отрешался от чувства бытия, и периоды  похмелья, когда болела голова и хотелось скорее напитаться этой спасительной жидкостью. Ничего, что не хватало витаминов, чтобы его тело, его мозг развивались, лишь бы не было так мучительно больно. Он же не просил, чтобы его зачинали, и плавая в этой проспиртованной  мутной жидкости  недоумевал, зачем же с самого первого дня его ещё не рождённого состояния его так мучают.

А потом он родился. Голова болела неимоверно, и он всё время кричал. Но потом всё стало на круги своя. Мать выписали из больницы и она, приехав домой тут же стала поливать рождение сына спиртным. Федька, припав к груди, аж заурчал, ему показалось, что он попал в родную стихию. В его маленькой головке перестало шуметь и Федька наконец-то крепко и надолго уснул..

В этот маленький когда-то в бытность Степановны чистый домик  каждый день приходило утро.  Окна жилых комнат были на солнечной стороне. Но яркий тёплый солнечный свет не радовал взрослых обитателей  жилища. Голова гудела и первым-наперво нужно было утолить эту  тянущую головную боль – выпить. А потом понять, что вся эта мирно сопящая орава скоро попросит кушать. Повадилась Любка ходить к Светкиной матери. Придёт, сядет и начинает  о чём-то говорить, а глаза бегают из стороны в сторону. Тётка Лидка всё понимала, добрая душа. Шла выносила ей с десяток яичек, с пол булки хлеба и ещё чего бог послал, Любка бежала домой, добытчица и кормила весь свой приплод. Любила она их, вечно пьяная мамаша, вечно замурзанных, пахнущих чем-то родным «неваляшек»

У тётки Лидки была дочка Светка ( Любкина одноклассница). Эта Светка, думала, что она очень умная, поэтому ругала мать, за то, что та потворствует пьянству, кормит Любку с её приплодом. «Вот если бы ты не давала ей продукты, она бы не тратила деньги на водку, а расходовала  бы их на детей.» Попала как –то Григорьевна (тётка Лидка) в больницу, скорая увезла, а умная Светка пришла  управиться по хозяйству, переночевать в родительском доме. Вечером, как на дежурство пришли Любка с «Обрубком»  Сели  и грустными глазами стали смотреть на Светку и спрашивать, что бы ей помочь. А  умная Светка сидела и думала. Ну вот, обрежу я вам сейчас нычку, закрою дверь на халяву.

Но вдруг перед  Светкиными глазами  мелькнула картина маленького домика с закопчёнными стенами,  в полутьме на окне сидели маленькие карапузы  и  ждали когда –же покажется силуэт их пьяной мамки,  и в их животиках перестанет так  надрывно урчать. И тут умная Светка поняла, что она то и есть самая настоящая дура. Не выдаст она сейчас Любке  паёк и дети голодными лягут спать, в их маленьких желудочках будет неприятно ныть, слабость поселится в их маленьких тельцах. Невыносимо. Светка взяла узелок, наложила туда яиц, хлеба, сварила каши и вручила умная Светка всё это Любке.  И так изо дня в день, пока мать не выписали из больницы.

Улица, на которой жила Любка, была на краю станицы, дальше располагались колхозные склады. Ночью, часа в два или три, когда у колхозного начальства начинался самый глубокий сон   можно было встать, залезть в эти склады и набрать мешка два пшеницы. И на пропой хватит, и детям сладости купить. Но вот беда, под железными воротами в склад Любка при все своей тощей фигуре всё равно не пролезала. Приходилось ей будить десятилетнюю Саньку, дочь Джигита.

Саньке очень-очень хотелось спать. Ночные побудки были мучительными. Но Санька вставала и шла с мамкой в непроглядную темень, залезала с гулко стучащим сердцем в длинный тёмный амбар и нагребала в мешки такую неподъёмную пшеницу. А потом тащила к двери, где ждала её мамка. И так каждую ночь. А утром Саньке  нужно было вставать, одевать никем не стиранные, мятые вещи, её никто не будил, никто не расчёсывал её густые смоляные вьющиеся волосы, они  сбивались в клочья, грязно некрасиво торчали, но невыспавшемуся ребёнку было всё-равно. Она механически вставала и брела в школу. Ей хотелось скушать хоть кусочек хлеба, выпить чаю, да кто ж ей его вскипятит. Родители пьяно отсыпались.

Обычно  каждый вечер в Любкином доме собиралась пьяная компания. Ночью, как тараканы на свет вылезали выпивохи  из разных углов и брели к Любке. И начиналось долгое застолье. С одним из таких выпивох и познакомилась Любкина старшая дочь. Она кое-как закончила девять классов и ходила на какие-то подработки. Взросло жить, существовать для этой девочки значило где-то сшибанув копеечку, сидеть вечером и тянуть пивко, запивая его водочкой, изредка при этом покуривая самые дешёвые сигареты. И так каждый день, изо дня в день. Пьяно, серо, мрачно. Молодая девушка никогда не носила красивых платьев, туфлей на каблуке, не красила ресницы, она не знала что такое ароматные духи. Всегда самое дешёвое копеечное трико, кроссовки с чужой ноги, отданные кем-то за проделанную работу. Муж ценил её за то, что она не просто жена, а жена собутыльница. И каждый день, и каждый вечер одно и то же – высасывание, выцеживание спиртного в кругу «друзей» Жить иначе, поступать иначе, значило для них поступать плохо.

Любкин сын, кое-как поучившись в Бурсе, подался с роднёй отца в соседнюю станицу на заработки. Выпивохам присуще оправдывать своё пьянство, вот они и ищут повод выпить, то ли для себя, то ли для окружающих. Так и Любка, в субботу, когда сын приезжал домой из соседней станицы, расположенной в десятке километров от её деревни, бегала по соседям, вымаливая бутылку, ибо «край на мельницу» нужно было полить субботнее прибытие (считай из-за угла) сына домой.

… по ночам обрубок обычно  спал. Он принимал на ночь положенную долю спиртного и ему было всё-равно, где блукает супруга в ночную темень, то ли на «подработке», то ли ещё где.

В одну из таких ночей. Любка пошла к своему двоюродному брату, где собралась родная «тёплая» компания.  Выпивали… . а может и ещё чего. Мозги совсем размякли, братова жена,  узрев это, сбежала к матери. Брат, чтобы проучить супругу, невзирая на то, что мозги совсем стали пластилиновыми, взял нож и пошёл её разыскивать. На его пути стала Любка. Недолго думая, братуха ковырнул её ножичком. Любка осела, брат протрезвел. И нет, чтобы кинуться спасать сеструху, мать многодетную,  стали обитатели бегать всё ненужное, чего милиция не должна увидеть,  в речку сбрасывать. Прошёл час, другой, наконец –то вызвали скорую. До больницы Любку уже не довезли, умерла …

А дети проснулись утром как обычно. И стали ждать когда покажется в дверях вечно приплясывающая, весёлая мамка и даст им покушать. Не дождались.  Не дождались уже никогда. Двоих младшеньких забрала «Обрубкова» мамка, Саньку мамкина двоюродная сестра, тётка Надька.

На другой день, после похорон, Светка, увидев Саньку в школе – ахнула. Девочка была чисто, с иголочки одета, густые чёрные волосы были туго собраны на затылке и обрели какой-то сияющий блеск. Красивая кукла с умными глазами. Обида настолько пропитала Санькину душу, что она даже на похороны матери не пошла. У тётьки Надьки она спала на чистой, белоснежной  постели, а в душе всё ещё жила непреходящая тревога, что вот сейчас, посреди ночи её будут будить, и нужно вставать, идти на улицу, а там промозглый ветер пронизывает насквозь ветхую курточку,  к ногам будет липнуть тяжёлая грязь, и так сильно будет хотется спать. Но в доме у тёть Нади всю ночь было тихо, теплота разливалась по всему дому, постель приятно пахла. Когда Саньку утром разбудили, на кухне уже вкусно пахло пирожками, а в кружке было налито  тёплое молоко. Саньке почему-то с первого дня захотелось  сказать тёть Наде «Мама». Но она стеснялась.

Двое меньших Любкиных детей пожили недолго у «Обрубковой» мамы. Она вскорости сдала их в детский дом. У тёть Нади разрывалась душа. Ей хотелось взять малышей к себе  домой, но в доме свой маленький ребёнок, муж… Как они к этому отнесутся? И вот она решилась на разговор. Муж одобрил. На следующий день она помчалась в детский дом.

Скоро  сказка сказывается, да не скоро дело делается. Со дня смерти матери прошёл уже почти год и буквально неделю назад нашлись усыновители, желающие принять в семью обоих детей. Надька решила отвоёвывать детей на  районной комиссии. Пригласила в качестве официального представителя от школы Светку.

Когда Светка вошла  в здание администрации она увидела красивую статную пару интеллигентных стильно одетых людей лет сорока. Это были будущие усыновители.

Светка понимала, что им  всю свою нерастраченную любовь хочется дать этим детям, поставить  их на ноги, дать  образование. Вот только не произошло бы самого страшного – разочарования, ведь дети то необучаемы. Вот только бы не стали тяготиться усыновители этими детьми. Ведь тётка Надька знает, что это за дети и не будет требовать, ждать от них большего, примет их таковыми, какие они есть.

Светка подошла к мужчине, попросила отойти его в сторону и спросила; «У Вас наверное высшее образование?»

«Да, и не одно, а два» «И Вы, конечно же,  желаете дать и им такое же  образование, усыновить и сделать себе подобными, Но у Вас не получится» Мужчина не стал её дальше слушать, он уже  видел этих детей у себя дома. Он прервал разговор, повернулся и вышел. Светке хотелось сказать  ему, что берёт он детей не на однажды, не на отпущенный  для детства срок – это дети навсегда, на всю оставшуюся жизнь. И если он готов принять их таковыми, какие они есть, то пожалуйста, конечно же, «Да»

    Когда Светку с Надькой пригласили на комиссию, то Светка услышала обрывок разговора. Заведующая детским домом, сообщала подробности жизни детей новым родителям. «Вы знаете, там мама была хорошая, а папа, когда мама умерла, запил и его лишили родительских прав» Ха! Светка чуть  не поперхнулась. И это при ней то, которая знает Любку сызмальства., которая сидела с ней за одной партой, а потом всю жизнь жила рядом и наблюдала становление этой матери-героини. Ну хоть бы постыдились. Ну, что ж они врут. Ну почему не сказать людям правду. Пусть с самого начала принимают детей такими, каковы они есть. Она помнила, что даже тугоумная Любка, хваталась за голову и часто говорила, «Ну какой  у меня Федька недоразвитый, совсем ничего не понимает»

            Прошли годы, а Светка часто вспоминает ту пару и думает «а может бог послал этим людям большую душу, может они стали верующими и смогли принять этих детей как родных. Дай то Бог»

            А что ж Любка? Да она не до конца и поняла на пьяную голову, что она уже на другом свете. Сидит себе на пригорочке, качается и всё хочет в себя прийти, понять, где она есть. И кажется ей, что  куда-то надо спешить, что её  вроде бы кто-то  ждёт. Вот только от выпитого в себя не может прийти. Тревога впиталась в её душу, разлилась по призрачному телу.  Навеки пьяная, с заблудшей душой. Сидит, шатается, а сзади крест с надписью имени усопшей. И невдомёк ей, что первого её ребёнка, в возрасте 25 лет похоронили безымянную, без всякой таблички, умершую от туберкулёза. И некому было её оплакивать, вешать табличку, отпевать. Тоже спилась. Тётка Надька билась-билась, чтобы её спасти, устраивала в больницу, лечила. Только та сбегала. Не могла без горячительного. И вот результат. Сын то же беспробудно пьёт. Тонет. Некому его поучать. И всё это бытиё и есть результат её Любкино беспутства. Только она этого даже не знает.

       А вот Санька, попавшая в добрые тёть Надины руки, хорошо окончила школу, получила высшее образование, вышла замуж. В семье она любима. Растит ребёнка и за жизненным советом к кому ж она бежит, как вы думаете? Да, конечно же, к своей любимой, родной мамочке, тёть Наде.

          …сидит Любка, качается, мучается, хочет сбросить с себя эту пелену непонимания, но только этого ей уже не дано. Прошёл уже десяток лет её пьяного потустороннего бдения, а впереди ещё вечность…

                                          

Людоеды мы?!

            Самое прекрасное, что смогла создать природа на планете земля – это детские глаза. Что может быть удивительнее доверчивых, доверяющих тебе себя   глаз ребёнка.

            «Я пришёл в этот мир, чтобы меня любили», - говорят они тебе и смотрят прямо в душу. Они бездонные, они верят в то, что в мире царит и живёт только доброта.

            Глаза ребёнка, источающего запах сладкого пряного молока. Разве может старшее человечество обмануть эти ожидания: оставить голодным, причинить боль, не оказать помощь больному? Разве может кто-либо на этой планете спокойно уснуть, зная, что он смог бы избавить от страданий дитя  и не сделать этого. Наверное, только тот, кто никогда не смотрел   в детские глаза.

            1933год. Голод как страшное чудовище накрыл десятки, сотни кубанских сёл и деревень. От него некуда было деться, некуда спрятаться. Он был вездесущ. Он убивал не  мгновенно, а по капельке высасывая жизнь. Человек постепенно слабел, теряя способность реального восприятия окружающего, разум уходил, давая возможность животным инстинктам вырываться наружу, жизнь истончалась, становилась всё меньше и, наконец,  вырывалась наружу из ставшего неспособным её поддерживать человеческого тела.

            Если «вороги» приходили с чужой  земли, то человеческое стадо оборонялось от них сообща. По ту сторону были чужие, а здесь свои. Потом человеческое стадо стало сообществом, страной, цивилизацией, а понятие свои и чужие не изменялось никогда.

            Если взять твердь земную и просто разрезать её на шесть частей, так вот, одна шестая часть суши и будет одним из самых больших государств, потерявших однажды способность мыслить и понимать, где здесь чужие, а где  свои.

            Живые человеческие селения, где кипела жизнь, где рождались дети, играли свадьбы, где в окружении близких умирали старики,  приговорили к страшной невиданной дотоле погибели. 

            У людей отобрали до последнего зёрнышка урожай ими самими выращенный, станицы окружили военными и оставили умирать. А дети просили кушать… А их то за что?

            Ни одна душегубка не смогла уничтожить разом такое количество человеческих жизней, как это сделал голод 33 года.

            В этом доме нечего было есть. И в том доме тоже нечего есть. И нигде ничего, ни крошки хлеба, ни зёрнышка… Люди десятками, сотнями, тысячами стали превращаться в  «зомби»  Трупы, с остатками затуманенного разума  бродили  по улицам,  выискивая хоть какое-либо подобие  пищи. Самыми ужасными били страдания  женщин–матерей. Нужно было из ничего накормить троих-пятерых маленьких человеческих существ. Голодные матери завещали своим детям не материальные блага, не роскошь, а возможность их съесть после голодной смерти, чтобы  дети могли дожить до весеннего благоденствия.

       … Мария с Петром, отделившись от родителей жили  в саманной хате, вели хозяйство, народили себе ребёночка, белокурую Глашеньку. Счастливы были, молоды, жизнь не успела их ещё потрепать. Друг другом ещё не надышались, не налюбились. В  мечтах была большая семья. Пётр очень любил Глашеньку, но хотел, чтобы жена нарожала ему ещё с пяток сыновей. Работящий был, трудностей не боялся. Большую часть суток в поле проводил. Земля как капризная девка, любит, чтобы её кохали, лелеяли. С ранней весны, только сойдут снега, не покладая рук пахали на волах, сеяли. Приходила пора убирали урожай побратимы: мужики с лошадьми да волами. Весенний сырой ветер противно продувал насквозь, а летом нещадно пекло солнце. Но вот он, рождённый от союза мужика с землёй урожай, лежит на току, переливается золотыми зёрнами. Неплохой. На заработанный рубль должны были дать достаточно..

            Осенью 1932 года селения просто жили, хаты-ульи стояли каждая на своём отведённом ей месте и никто, никто  не чувствовал ледяного дыхания смерти, никто не знал, что к весне многие человеческие ульи опустеют…

            Откуда-то сверху пришёл приказ сдать зерно в намного превышающем собранное количество. Сдать то, чего нет. А не выполнившие данное указание объявлялись саботажниками, врагами народа.  Да где ж его взять то, люди добрые. А? Скажите. Уже продотряды выгребли всё до последнего зёрнышка. ……Приказ не выполнялся и станицы превратили в тюрьмы, где заключёнными оказались все: и мал и стар. Станицы-тюрьмы окружили военными. Всякое движение было прекращено.

            Мария с Петром припасли на зиму в подвале соленья в бочках, гарбузы, свеклу, репу. Прожить можно было.

Голодных комсомольцев набирали в отряды и за службу выдавали  ежедневно паёк. Паёк был небольшой, но за найденное зерно полагалась премия, вот они и старались, рыская со щупами по станице, выискивая припрятанное зерно. Сосед Петра  не нашёл ничего лучше, как  схоронить мешок зерна, зарыв его в копну сена соседа Петра. Скотина изголодалась, питаясь одним сеном. Чей-то рыщущий бык, учуял запах зерна и разрыл рогами копну. «Доброжелатели» донесли  властям  об этом. А Петро ничего  не знал. Он очень удивился, когда к его двору подъехала подвода. Пётр знал, что у него ничего нет и поэтому спокойно отнёсся к  визиту нежданных гостей. Мужики ворвались в дом, заломили ему руки за спину и поволочили в сад. Сердце у Марии зашлось, она как раз держала на руках ребёнка.

            А  наймиты за паёк, дотащив Петра до недоеденного быком мешка с пшеницей, толкнули его в стог сена. «Что, саботажем решил заняться? Жируете. А государству хлеб не сдаёте, саботажники!?», - прохрипел Самый Главный,  ткнул Петра ногой под грудь, достал револьвер и без обиняков выстрелил ему в голову. Вот так! Легко. Без суда и следствия. Да Человек с Револьвером уж так к этому привык, это для него было так обыденно, что он счёл лишним тратить время на пустые разговоры, играть в справедливость. Выстрел и порция съестного Главному обеспечена. Пётр не успел даже удивиться. Его, творение божье,  просто в одно мгновение не стало. Вот он был человек и судьба у него была, мама у него ещё была живая, жена- любушка, дочь…  И вдруг на него свалилась бездна небытия…

             Мария, услышав выстрел, прижала дочь к груди. Она всё поняла. Она не плакала. Просто не было сил, и пришёл страх. Страх за крохотное существо, которое доверчиво прижималось ей к груди и тихо посапывало.  Мужики  ворвались в дом, перевернули всё вверх дном, вытащили все кадки с соленьями, перевернули их, выискивая в них спрятанное зерно. Ничего не нашли и уехали, оставив в живых Марию с ребёнком. А голод во всю косил уже жителей станицы.

         Время шло. Всё что успела собрать в кадки Мария закончилось, или пришло в негодность. Молока в груди не было, а ребёнок плакал и просил кушать. Обессилевшая от голода женщина часами держала  у груди ребёнка, надеясь, что появится хоть капелька молока и насытит её дитя или хотя бы не даст ему умереть. Но жизнь устроена так, что маленькому существу надо расти, а строительные кирпичики для роста брать из молока матери. Вначале плач ребёнка, а потом уже это был не плач, а стон, не прекращался. Он был где-то далеко и заставлял сердце Марии сжиматься от горя, а потом затуманенный ослабевший  разум к нему привык и в один момент Мария, очнувшись от небытия поняла вдруг, что ребёнок больше не плачет. Глазки его были закрыты, потемнели, ручка бессильно свесилась, а белокурые вьющиеся волосики нежно обвивали головку этого божьего создания. Ребёнок больше не дышал. Его больше не было. Дитя, которое Мария должна была растить, любить, кормить, защищать умерло. Женщина не плакала. Она была одна в пустой комнате и во Вселенной. Она была такой маленькой и беззащитной в этом огромном жестоком мире. Одна и никто не придёт ей на помощь. Никого больше не осталось. Мария вышла во двор, взяла лопату, вырыла неглубокую ямку и пошла в дом. Она одела в последний раз своей маленькой красавице её самое лучшее платьице, прижала её к груди и сидела так долгие часы раскачиваясь и по волчьи подвывая. Она не плакала, а хрипела. И наконец одела своей девочке крестик, завернула в одеяльце и понесла к яме. Положив ребёнка в землю, Мария застыла, с ужасом понимая, что сейчас ей придётся тяжёлыми комьями земли забросать это маленькое нежное чудо. Она собралась с силами и сделала это.

Наутро, очнувшись, Мария хотела встать, но силы оставили её. Она, превозмогая слабость, скатилась с кровати и поползла  вначале во двор, а потом на улицу. Она знала что её дни, а может быть уже часы сочтены, но не испытывала ужаса перед вечной надвигающейся пустотой. Пролежав так несколько часов. Мария услышала звуки приближавшейся подводы, собирающей по улицам мертвецов. К ней подошли два парня, подняли её руку. Рука мёртво упала на землю. Марию бросили на подводу и повезли.  Подвода, скрипя колёсами и подпрыгивая на ухабах неспешно двинулась к кладбищу. Собиратели трупов мирно обыденно переговаривались. Разум Марии то проваливался куда-то, то возвращался к ней вновь. И вот она яма, почти доверху набитая человеческими телами. Подъехав ближе, содержимое подвод мужики  привычно и небрежно сбросили вниз.

Мария приоткрыла  глаза и увидела как далёкое тусклое солнце медленно скатывается за горизонт.  Женщина не чувствовала ни рук ни ног, ни боли от придавившего её сверху тела, Только далёкий, будто чей-то разум отметил, что наступила ночь. Ночь пришла светлая. Луна ярко светила во всю свою мощь. Когда  разум вернулся в очередной раз к Марии, она услышала  стоны, раздающиеся в разных концах ямы. Мёртвые тела лежали вперемежку  с умирающими.  На Марию было навалено тело молодого парня, который слабо, еле слышно тоже постанывал. Его голова лежала на голове женщины.

Боковым зрением Мария  увидела, как в сплошной ночи к яме большими шагами двигалась какая-то фигура в длинном развевающемся от быстрой ходьбы плаще. Мужчина  уверенно спрыгнул в  яму. Подошёл к лежащей на краю Марии и стал пристально оглядывать тела. На ноги женщины были одеты красивые кожаные туфли, подаренные ей мужем на день свадьбы. Мужчина снял их, вытащил из-за пазухи мешок и положил их туда, затем достал нож, приподнял парня лежащего на Марии и потащил его куда-то в сторону. На женщину вновь навалилась бездна небытия.

…кровь, капающая  Марии в лицо, залепила губы, она сделала один глоток, потом второй, третий… Сознание вернулось к ней. Остаток ночи она потратила на то, чтобы освободиться от лежащего на ней, теперь уже мёртвого тела и выползти из ямы. Мария  лежала на Земле, уткнувшись в неё лицом. На землю медленно наползал рассвет. Тяжёлый, давящий своей безысходностью, ужасом происходящего. Взгляд женщины упал на маленькие росточки лопуха, то там, то здесь, пробивающиеся из-под земли. Она протянула руку и стала вырывать эти крохотные листочки и класть их себе в рот. Они были безвкусными, но как приятно было их жевать, а затем проглатывать. И вот наконец-то, Мария не забылась, а уснула.  Ей приснился муж Пётр, который укрыл её тёплым одеялом, она открыла глаза и поняла, что это тёплое солнышко согревает ей спину. Мария встала и пошатываясь и спотыкаясь побрела. Медленно. Иногда она падала. А однажды, упав, опять наткнулась на россыпь лопушков. Она опять жадно стала их есть.

Улицы были пустынны. Станица напоминала мёртвый город. Мария только к вечеру добрела до своего дома. Выжила. Судьба повернулась к ней лицом и стала преподносить ей подарки. Однажды она нашла во дворе мёртвого воробья, другой раз удалось забить чудом выжившую крысу, да и пробивающаяся зелень давала возможность жить.

…Игнат жил недалеко от окраины станицы, жил обособленно, не очень разговорчивый был. Жена Наталья, трепетавшая от каждого взгляда мужа, да четверо ребятишек: три сына и маленькая дочь. Семью Игната как и все семьи их кубанской станицы стал душить голод. Ещё немного  и в его семье появились бы трупы. Но однажды к его дочери прибежала играть соседская девочка. Родители оставили её дома, а сами пошли просить милостыню по дворам. Марфуша открыла дверь и ушла играть. Уже было поздно и Игнат решил отвести девочку домой. Он вывел её за калитку, взял на руки. От детского тельца пахнуло чем то сладким, пряным, приятным…

Поздно ночью вернулись домой родители Марфуши. Они оббегали всю округу, опросили всех соседей. Марфуши  не стало, её больше никто никогда не видел, она растворилась в тайнах необъятных просторов вселенной. Маленькая, крохотная, голубоглазая, с большой любовью к этому огромному миру, смешливая, любимая своими родителями, с большим желанием жить.

А семья Игната перестала пухнуть от голода. Игнат вечерами зачастил на кладбище. В общем, до весны не просто дотянули, а нормально дожили.

…Весна. Родители Танюшки ушли работать в поле, а ей надоело сидеть в доме, она еле дотянувшись до щеколды, нарушила родительский запрет - открыла дверь и вышла вначале во двор, затем на улицу.

Улица была пустынной. Кто выжил, трудились в поле, на собственном огороде. Мария вышла к колодцу набрать воды и подошла к изгороди. По улице шла пара: мужчина в длинном плаще и женщина… Мария посмотрела на ноги женщины, когда они проходили мимо её двора, и еле сдержалась, чтобы не вскрикнуть. На ногах женщины были надеты, подаренные Марии на свадьбу  мужем её красивые туфельки. Мария посмотрела вслед уходящей паре и увидела, как они подошли к невесть откуда взявшейся соседской девочке. Мужчина наклонился к ребёнку и что-то стал ей говорить, потом взял за руку, воровато оглянулся. (Мария успела спрятаться) и повел девочку за собой.

Женщина всё поняла. Через огороды, что есть сил она бросилась в поле, благо полевые работы шли сразу за станицей. Подбежав к матери Танюши с гулко бьющимся сердцем, Мария не могла вымолвить ни слова. Она только открывала рот и показывала в сторону станицы. Ей подали пить и она  быстро и сбивчиво рассказала об увиденном. Мать Танюши с двумя мужиками бросились в станицу к подворью Игната.

По улицам станицы в развевающемся платье неуклюже бежал скелет, чудом выжившая женщина и за ней едва поспевали два мужика. Сердце женщины вначале гулко билось в груди, а потом как ей показалось переместилось в горло и казалось вот-вот выпрыгнет. И вот она улица, на которой жил Игнат с семьёй. Женщина вбежала во двор и остановилась. Ужас сковал её тело и разум. А что если не успела.

Игнат сидел на завалинке у большой колоды и точил нож. Он поднял глаза, молча встал и вывел из дома девчушку с толстой косой и большими голубыми глазами. Мать бросилась к ребёнку, обняла её и горько в голос заплакала. Больше она не оставляла дочь дома одну, брала её в поле.

А никто никого и не судил. Наверное, так было задумано. Выжившие людоеды постарались выехать из станиц в которых они людоедствовали. Они купили себе жилища в других городах и селениях, их маленькие дети-людоедики окончили школы, поженились и вышли замуж за пекарей, врачей и учёных, за тех кто голодал и еле выжил. На них же меток нет. У них тоже появились дети, которые также поженились на пекарях, учителях и Великих спортсменах. Некоторые уехали за границу и там пустили корни. То ли они растворились в людях, то ли люди стали  небольшими людоедами. Кто теперь разберёт? Да и ворошить не хочется.

А вот узнать, кто автор и вдохновитель этой человеческой мясорубки хочется до сих пор. И спросить с него хочется:

А за что в этом мире убивают неповинных ни в чём людей: больших и малых, мужчин и женщин, детей и стариков?

2013 год. Уже 80 лет с тех пор кануло в лету. Живёт на улице Садовой в станице Новодеревянковской бабушка Таня. Троих детей подняла. Много ей лет, уже старший сын её пенсионер.  А вот как за руку в детстве вели её чужие дядя и тётя помнит до сих пор. Долгих лет тебе бабушка Таня.