Пролог
На стене у меня висит пожелтевшая фотография в
деревянной рамке довоенной работы. На ней – два солдата. Ладно скроенная форма
с петлицами, яловые сапоги подчёркивают статус старослужащих. У одного из них
даже офицерская портупея. Оба они уже побывали на финской войне, потому как на
оборотной стороне снимка есть надпись: «Карело-Финская АССР, 1940 год». Один из
них – мой родной дядя Никита Алексеевич Телятник. В семье известно, что он был
ранен при взятии линии Маннергейма. На мой вопрос, где находится Карелия, мама
ещё в 1955 году сказала: «Это очень далеко, там такие снега…». А ещё добавила,
что её подруга Поля была в 1943-м в тех далёких краях, ездила к мужу в немецкий
концлагерь. «А дядя Никита там погиб?» – «Нет, в 1944-ом под Варшавой». А когда
я повзрослел, она рассказала эту удивительную историю, в центре которой
самоотверженный подвиг молодой женщины, сумевшей добраться в такую даль через
порушенную войной страну, через линии фронта к своему мужу. На вражескую
территорию.
I.
Февраль 1943 года выдался на
Кубани крайне суровым. Только прогнали немцев. Кругом царили разруха, холод и голод. Потихоньку оживали коллективные
хозяйства. В один из вьюжных вечеров Полина, звеньевая полеводческого звена
колхоза имени Ворошилова, решила заночевать в бригаде. Двое детей её оставались
на попечении свекрови, поэтому переживать за них не стоило. Ворочаясь на
жёстком помосте, застеленном соломой, она долго не могла уснуть, а потом словно
провалилась.
Снилось, что она с мужем Кириллом на Всесоюзной
сельхозвыставке в Москве. Вокруг много людей, цветов, работают фонтаны, играет
музыка. Легко и радостно. С огромной толпой они входят на выставочную
территорию. Перед их глазами возникает величественная панорама, которой не
видно ни конца, ни края. Огромные красивые здания, скульптуры – всё как в
сказке. А потом – первомайский парад 1940 года. Букеты, транспаранты, огромные
знамёна, строгие шеренги физкультурников. На стенах домов – портреты членов
правительства и политбюро. И они с Кириллом стоят в толпе далеко от
правительственных трибун, но ощущая себя частицей великого действа. И не было
предела гордости за страну, когда на площадь вышли парадные расчёты всех родов.
А как Полине хотелось увидеть самого товарища Сталина – такого мудрого и
строгого.
Одна картина сменилась другой, и они очутились на
широкой степной дороге рядом с пшеничным полем, за которым было маковое. Кирилл
нёс на руках маленького сына, а она шла рядом, вцепившись в его локоть. Светило
солнце, пели жаворонки. Внезапно небо потемнело, хлынул холодный дождь со
страшным громом и молниями. Мужа и сына не стало, а она осталась одна на чёрной
растерзанной земле. И вокруг ни души, куда не кинешь взор. От страха и отчаяния
Полина хотела закричать, но из горла раздался только сдавленный хрип. При этом
ей стало душно, и она проснулась. Подруга Галя трясла её за плечо: «Тише, не
кричи, все спят». До Полины стало доходить, где она и что с ней. Она окинула
взглядом полутьму помещения, где вповалку спали люди, и окончательно вернулась
к реальности. Подумала о муже и о том, что последнее письмо от него пришло ещё
до оккупации в июне 1942 года. Супруг писал его между боями карандашом на
тетрадном листке. Тон письма не предвещал ничего трагического: идут бои, немцы
наступают, но победа будет за нами.
Несколько строк, очевидно, нарушавших
секретность, были вымараны высокой цензурой. Последняя фраза письма как
прощание: «Полечка, береги детей». Встретив утро тяжёлыми думами, Полина не
расставалась с ними и дальше. Сегодня они с Федотом Платоновичем, одноруким
бригадиром, должны были ехать в станицу: он – в правление колхоза, она – в
райзо, по сверке площадей. Бывая в станице, она уже дважды посетила военкомат,
пытаясь навести справки о судьбе мужа.
В военкомате её уже знали. Капитан в форме ещё с
петлицами, худой, с пожелтевшим лицом, наверное, недавно из госпиталя, молча
показал рукой на расшатанный стул. Порывшись в бумагах, одну из них он отдал
Полине. У неё от ожидания неизвестности помутилось в глазах, дышать стало
нечем. Пытаясь расстегнуть ворот рубашки, она вырвала пуговицу с мясом. Буквы
небольшого серого текста запрыгали у неё перед глазами. Тяжело дыша, женщина
попыталась вникнуть в его суть.
Виски сдавило, зарябило в глазах, но она поняла:
это не похоронка. Сторонние звуки стали проникать в уши как через вату, но она
услышала вопрос офицера: «Тебе плохо? На, выпей воды и успокойся. Он не погиб,
пропал без вести. Поверь мне как фронтовику, на фронте всякое бывает… Знаю, что
приходит похоронка, а следом письмо из госпиталя. Только ранен. И твой муж,
может, жив. Возьми себя в руки и успокойся. У тебя ещё двое детей, жить надо
ради них».
Покинув военкомат с ощущением мерцающей надежды,
Полина направилась к почте, где её должен был ждать Платонович. Бедарка была на
месте. Бригадир обронил: «Була у военкомати?» – «Ага». После паузы спросил:
«Шо, вбытый?». На что получил ответ: «Нет, без вести». – «Ну ны горюй. Може,
вин и живый».
Молча подъехали к полевому стану. Бригадир,
подогнав бедарку к конюшне, передал поводья конюху. Постояв, пошёл в бригадную
конторку. А Полина направилась к пустому амбару, в котором её девчата наводили
порядок. Никакой цели у неё не было, но нужно было что-то делать, чтобы
отвлечься. Но тут к ней подбежал разбитной мальчишка, работавший с группой
таких же 13-14-летних подростков в бригаде. Запыхавшись, он выпалил
скороговоркой: «Тётя Поля, тэбэ гукае у свий кибинет брыгадир Хвыдот
Платонович. Каже, хай идэ нымэдля».
Понимая, что испытания сегодняшнего дня ещё не
кончились, и пребывая в состоянии тревоги, она предстала перед бригадиром.
Указав ей на лавку, он обронил: «Поля, подумав значалу, шо тоби ныдобрых вистэй
на сёдня хватэ, а потом россудыв, шо хай вже всэ будэ разом. Тилькы ны лякайся.
Ось на тоби письмо. Мабудь, от твого мужика. Тильки ны пойму, чого воно прыйшло
в колхозну контору. Оцэ и маю думку, шо тоби за ёго сообщение».
С тем и подал ей замусоленный треугольник. Полине
вновь стало нестерпимо жарко, трудно стало дышать, и она впервые ощутила слабую
боль под сердцем. Буквы вновь расплылись. Страшно боясь, что написанное там
добьёт окончательно, она протянула раскрытое письмо бригадиру. Тот долго
вглядывался в полустёртый карандашный текст, а затем медленно прочитал вслух.
Писал солдат, бывший с Полининым мужем в немецком
плену где-то в Карелии. Они готовили побег, но Кирилл заболел, и поэтому автору
пришлось бежать одному. В письме был и адрес посёлка с каким-то необычным
названием, где находится концентрационный лагерь. Охраняли его слабо, но там
давил мороз и лежали снега. Ослабленные и голодные беглецы гибли от холода. А
ему повезло – спасли местные жители. В последних строках он передавал
напутствие товарища по несчастью семье: «Прощай, моя дорогая, не знаю, свидимся
ли мы, береги детей».
Постепенно успокоившись, она вчиталась в скупые
строки. И даже не знала, что делать – плакать или радоваться. Слишком много
событий навалилось в этот злополучный день. Размышляя о случившемся, Полина
представила, какой сложный путь прошло письмо, прежде чем попало к ней. А ещё
неизвестный ей автор сделал мелкими буквами приписку внизу: «За плен меня
определили в штрафную роту, завтра бой, и не знаю, жив ли буду, у меня в Курске
семья, трое детей». Дата на письме отсутствовала, как и штемпель полевой почты.
Остаток дня проходил как в бреду. Нужно было
что-то делать. Полина машинально покормила детей, уложила их спать и из
остатков пшена сварила на завтра постный негустой суп. Она всё думала о муже,
оставшемся в плену, голодном, больном и холодном. Думала о том, что же это за
посёлок и где находится. А Платонович сказал, что это там, где была финская
война.
Вспоминая довольную и сытую довоенную жизнь, она
отмечала, что они с Кириллом жили, в общем-то неплохо. Оба работали. Она в
колхозе, он в МТС. Держали корову, небольшое хозяйство, растили сына и дочку.
Кирилл ею очень дорожил и любил, как говорится, пылинки с неё сдувал. А как
заботился о ней, когда ходила она «в тяжести».
С работы муж приезжал порою поздно, но в доме всё
сразу оживало, дети тянули к нему ручонки, а он ласкал их, доставая гостинцы. И
всегда улыбался своей доброй улыбкой. Они так любили друг друга. И у Полины не
было никого дороже него, разве что дети. Разве они тогда думали, что разлучит
их война.
Нередко Поля ловила завистливые взгляды девчат и
молодых женщин, наблюдавших со стороны за ладом в молодой семье. Её ненаглядный
Кирилл, статный, высокий, со смоляным чубом и обвораживающей улыбкой, сходу
вводил в смятение лучшую часть женского общества, оставаясь при этом
ортодоксальным однолюбом.
В 38-ом году он, не побоявшись, принял тракторную
бригаду отличавшуюся разнузданностью, бескультурьем и отсутствием трудового
порыва. В ней до него сменились три бригадира. О молодёжном составе этой
бригады колхозники говорили с юмором: «Цэ ны люды, а трахторысты». И Кирилл со
своей улыбкой начал наводить порядок и подтягивать дисциплину. В результате
через год бригада вышла в передовики. А когда Каневской район стал участником
Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, они как руководители нижнего звена
поехали на неё вдвоём в составе каневской делегации.
К утру у Полины созрело твёрдое решение: во что
бы то ни стало, пусть даже с риском для жизни, но она поедет к мужу. Только бы
увидеть, только бы застать его в живых. А может, даже и удастся выкупить его у
немцев. Утром она озвучила в бригаде своё решение. Помощник бригадира Пётр
Павлович, пожилой мужчина, воевавший ещё в японскую войну и прошедший несколько
войн, выпустив из-под усов струю махорного дыма, произнёс: «Похоже ты,
молодыцю, ще соби ны прыдставляеш, куды тэбэ нэсэ. Цэ ж ны мырна жизь, а война,
и в ий сгорилы ны таки люды. Блызькый свит тоби топать аж у Хвинляндию. Тоби
ишалон ныхто ны прыготовыв. И ждуть тэбэ нимци, а воны дужэ жирстоки люды».
Потом добавил: «Ны забувай, шо там зима, ще й
яка». А по окончании разговора резюмировал: «Знаю, шо козачкы цэ ны прости
жинкы, воны свого добьюцьця. Мабуть, ты з пид йих. Хай Господь тоби пособляе».
Платон Федотович посоветовал Полине поговорить со
своей подругой, моей мамой Еленой, все в бригаде звали её Елей. Мол, брат её
Никита воевал в тех краях в финляндскую, как говорили тогда, войну. И
посоветовал не откладывать разговор, так как Никита уже получил повестку на
фронт. С него сняли «бронь» по причине нехватки солдат. Никита рассказал
примерный маршрут и предупредил, что финны ничем не лучше немцев, чтобы
оставалась начеку в тех краях и что Ленинград ещё в окружении. На карте из
школьного учебника мамин брат проложил Полине примерный её маршрут. Пожелав ей
удачи, он попросил передать привет землякам, оказавшимся в плену.
Следующая пара дней прошла в подготовке к
отъезду. Половина колхоза приняла участие в экипировке Полины и сборе продуктов
в дорогу. Собрали сухарей, крупы, сала, пшена, сухофруктов, табака, немного
сахара и спичек. В военное время со всем этим было негусто, но люди делились,
кто чем мог. Клава подарила меховую душегрейку, нашлась и новая фуфайка,
добротные кожаные сапоги с меховыми чулками внутри, шерстяные носки. По
девчатам удалось насобирать немного денег.
Свекровь же неведомыми путями сохранила не только
золотой крестик, но и обручальное кольцо, чтобы в этот час отдать их невестке.
После раздумья она сказала: «Диточка, мини нычого ны жалко, ты обрикаиш сэбэ на
мукы ради мого сына. В тэбэ така страшна дорога. Бэры оцэ золото, а ось тоби ще
золотый пятырык, я бырыгла його на чёрный дэнь. Бачу, вин вже прыйшов. Вин жэ
сын у мэны одын…».
II.
Для «путешествия» требовались документы. У
Полины, к счастью, имелся паспорт, полученный ещё до поездки на
сельхозвыставку. Сейчас получить его было бы просто нереально. Колхозники
считались «невыездными». Подруга, работавшая в сельсовете, выписала ей справку,
что она едет на поиски своего мужа в Ленинградскую область. А свекровь передала
старинный образок Богоматери.
И вот наступило то самое утро прощания с
детьми, домом, установившимся бытом, колхозной работой. Заботу о внуках взяла
на себя свекровь. Прощаясь, она благословила невестку святой иконой и,
перекрестив, проводила до ворот. «Пусть Господь защитит тебя в трудной дороге,
а я молю тебя – вернись живой» – таковы были её прощальные слова.
До Ростова Полина добиралась на
перекладных. Особенно тяжело было идти с вещмешком, его лямки нестерпимо давили
на плечи. Сесть в воинский эшелон у неё не получилось – он хорошо охранялся.
Наконец-то путница добралась до переправы
через Дон, где взору её предстала удручающая картина. Часть моста была взорвана
и оползла в реку. Остатки с берегом соединяла неширокая железная балка, уже
достаточно отполированная предыдущими путешественниками. Пришлось и Полине
ползти по ней с мешком на спине. Не глядя вниз на ледяную с промоинами
поверхность реки и читая про себя молитву, она всё же завершила своё
передвижение по балке. Добравшись до полуразбитого вокзала, Полина села в
товарный эшелон.
Передвигаясь где на «товарняках», где и на
воинских эшелонах, нередко на попутных машинах, она всё ближе приближалась к
заветной цели. Немало приходилось идти пешком, ночевать на полустанках, в
посёлках и деревнях, иногда в скирдах.
Война сплачивала людей. Почти везде она
находила сочувствие, поддержку. Продукты «таяли», и она не отказывалась, когда
на ночлеге ей предлагали поесть. В дороге её не раз задерживали военные,
попадала она и в комендатуру. Но всякий раз, разобравшись, её отпускали.
Военные поражались мужеству и стойкости Полины, а ещё больше тому, что она одна
отправилась в такую даль. У неё уже осталось мало продуктов, и, когда она
обращалась к солдатам, те помогали, чем могли. То дадут сухарей, то банку
тушёнки, то пару пачек концентрата. Случалось и так, что на постое покормить её
было нечем. Тогда она доставала свой мешочек с крупой…
То, что Поля видела в пути, было страшно.
Сожжённые деревни и сёла, разрушенные и невосстановленные мосты с дорогами,
брошенная разбитая немецкая техника. И кругом, куда дошли немцы, разруха и
запустение. А как радовал в пути тусклый огонёк в чужом окне, человеческое
жилище. Люди жили там, где, казалось бы, это вообще невозможно, даже в
землянках. Её всё время поражали масштабы трагедии, имя которой – война. Ещё не
встретившись с фашистами лицом к лицу, она видела последствия их пребывания на
нашей земле. В первую очередь это разрушенное жильё. Тысячи людей очутились без
крова. А вдовам и сиротам не было числа.
Да, на Кубани не было таких разрушений,
может быть, потому, что захватчики задержались в крае всего на полгода. Но и
здесь они «прославились» насилием и массовыми убийствами ни в чём не повинных
людей.
В Полине росла ненависть к тем, кто лишил
миллионы соотечественников мирной жизни, разлучил её с мужем, погубил уже
тысячи и тысячи молодых мужчин. В ней крепло желание увидеть этих нелюдей,
смело посмотреть им в глаза, выказать презрение и ненависть. А если надо – она
постоит за себя. В школе её научили бросать гранаты и стрелять из винтовки. И
наконец, за голенищем её сапога – обоюдоострый нож из крепкой стали.
Стремясь самоотверженно вперёд, она не
запоминала даже места, через которые ей пришлось пройти. Она уже много чего
преодолела, но самые тяжкие испытания ожидали её впереди. Причём абсолютно не
сравнимые с предыдущими мытарствами. На первом плане – переход линии фронта.
Если останется жива, то её ждёт путешествие по вражеской территории.
Все её справки в тылу врага не имеют
никакой силы. И, покинув советскую территорию, она автоматически переходит в
разряд бесправных людей, за жизнь которых никто не даст и ломаного гроша. А ещё
на этой территории хозяйничают финны – явно профашистской ориентации. Ведь
недаром на ней расположен лагерь военнопленных. Не для финнов, а для советских
солдат.
По мере приближения к фронтовой полосе
стали слышны отголоски артиллерийской канонады, знакомой ей ещё со времён
обороны города Ростова. Тогда ей пришлось вместе с другими женщинами доставлять
обороняющимся не только продукты, но и подносить артиллерийские снаряды.
Всё больше встречалось военных. Ей не раз
приходилось рассказывать свою историю, всегда вызывавшую сочувствие у
собеседников. Иногда приходилось показывать справку и письмо из концлагеря. Не
обошлось и без происшествий. Один из офицеров, с которым она поделилась своей
бедой, оказался не только тыловиком, но и «особистом». Её миссию он воспринял
крайне негативно, сказав, что следует разобраться, с какой целью она пытается
попасть на вражескую территорию. Мол, это лишь прикрытие. И напомнил, что
всякий сдавшийся в плен – предатель Родины. Даже спустя несколько лет Полина
удивлялась, как ей удалось от него отцепиться и не попасть под арест. Может
быть, потому, что в дороге она много молилась, а ещё ей помогало родительское
благословение и образок Богоматери, взятый в дорогу.
Очередные встреченные в пути солдаты
сообщили о том, что фронт уже недалеко. Это наглядно подтвердили машины со
снарядами и другим военным грузом и бойцы с оружием. Останавливать Полину стали
гораздо чаще. Сбившись со счёту дней, она чувствовала, что путешествие
затянулось. И вот настал момент, когда она вышла на территорию, буквально
кишащую войсками. И если раньше её отпускали с предостережениями, что дальше
идти нельзя, то теперь говорили, что в лучшем случае она отделается арестом.
Как-то Полину даже под конвоем привели
сначала к одному командиру, а затем к другому, рангом повыше. Последний, с
воспалёнными от недосыпания глазами, вначале ничего не хотел слушать, требуя
объяснить, как она, гражданский человек, попала в прифронтовую полосу. Снова
пришлось рассказывать всё с самого начала. Узнав, откуда она родом, офицер
сменил гнев на милость и признался, что сам с Кубани. И сообщил, что последний
раз был дома в 40-ом году, и спросил, прогнали ли фрицев с Кубани, где у него
остались три дочери, жена и мать.
«Мы тут долбасим немца с сорок первого
года, – сказал командир. – Но уже скоро попрём его, перевес уже на нашей
стороне». О многом ещё поговорила Полина с тем майором. Словно Бог послал ей
его за все муки. До своих последних дней вспоминала она его и просила Бога
защитить от всяких бед. Он не только распорядился определить путницу на ночлег
к связисткам, но и поделился с ней продуктами.
Вечером следующего дня она должна была с
разведгруппой попасть на территорию, занятую врагом. Всё оказалось просто. Тихо
и без выстрелов они оказались во вражеском тылу. Командир разведчиков подсказал
Полине, в каком направлении безопаснее двигаться, и посоветовал избегать
деревень, занятых немцами, а ещё – полицаев. Благодаря этим рекомендациям
долгое время женщине удавалось избегать неприятностей. И всё же она попала
впросак, нарвавшись на старшего полицая в одном из посёлков.
Этот красномордый мерзавец, как назло,
оказался в крайней хатке, куда она хотела попроситься на ночлег. Он собирался
конвоировать Полину сначала в полицейский участок, а затем в немецкую
комендатуру, чтобы сдать как партизанку. Но вдруг поставил условие – или она
ему отдастся, или он её сдаст. Под дулом немецкого автомата он повёл арестантку
в пустующий амбар. Она решила разыграть согласие. Усыпив бдительность
мордоворота, Полина стала медленно раздеваться, а потом, выхватив из-за
голенища нож, полоснула негодяя по горлу. Упав, он захрипел. Из раны хлестала
кровь. Бросив своё оружие, Поля схватила вещмешок и побежала. Откуда только
взялись силы?! Бежать! Прочь от этого места! В голове пульсировала мысль – она
убила человека!
Дальше приходилось быть крайне
осмотрительной. Появилась новая проблема – глубокий снег. Полина уже
практически выбилась из сил, заканчивались продукты… И тут произошло то, что
было не иначе как Божьим промыслом.
III.
Полина старалась избегать людных мест. Но
в то утро она решила пойти вдоль дороги. Будь что будет, всё равно силы почти
на исходе, и вряд ли ей преодолеть этот путь. И тут её взору предстала
невиданная ранее картина. Несколько собак тащили какие-то лёгкие, практически
воздушные санки, на которых восседал мальчишка лет тринадцати. Экипаж двигался
достаточно быстро даже по снежной целине. И она рискнула его остановить.
Как ей показалось, парнишка даже и не
удивился. Его скуластое лицо, сильно обветренное, подсказывало, что он не
совсем русский. Разговаривал парень с лёгким акцентом, как-то слишком правильно
произнося русские слова. Полина стала расспрашивать про посёлок и нужный ей
немецкий концлагерь. Мальчишка всё знал. На просьбу отвезти её туда Иннокентий,
как звали этого аборигена, вначале отказался.
Полина, поправив образок на груди, читала
про себя молитву: «Верую…». Выдержав паузу, она предложила ему советские деньги
и две банки тушёнки, что дали ей военные. И, о чудо! Всё это возымело действие.
Погонщик согласился, добавив только, что близко к лагерю он не подъедет, чтобы
не попасть в лапы к немцам. Полина пообещала заплатить ему за обратный путь
немецкими марками, только бы он её подождал.
Юный каюр оценивающе прикинул вес Полины и
тощего вещмешка. А Полина отметила про себя, что за трудную дорогу порядком
отощала, и весу в ней осталось не больше трёх пудов. Иннокентий помог ей
усесться правильно на нарты, и упряжка понеслась. При этом он управлял собакой,
идущей впереди, с помощью какой-то длинной-предлинной лозины. Закрыв глаза и
уцепившись за хрупкую конструкцию саней, Полина думала только об одном, как бы
с них не слететь.
Ехали быстро, да так, что следом кружилась
снежная пыль. Но не обошлось без приключений, которые её явно любили. Они
нарвались на вооружённый патруль. Хотя женщина ещё не видела живых немцев, но
поняла, это не они. Юный ездовой не растерялся, и крикнул: «Ложись!», взбодрив
при этом упряжку лохматых собак своей длинной палкой. Финны, скорее всего, это
были они, остались позади. Особо догонять они не стремились, но несколько пуль
всё же просвистели мимо.
Через пару часов остановились в лесочке.
Пацан покормил собак мороженой рыбой и дал им отдохнуть, привязав по группам
ременными поводками к небольшим деревцам. Остаток маршрута прошёл спокойно. За
версту от лагеря каюр остановил упряжку и снова развёл собак, показав Полине,
куда ей идти. Будучи неразговорчивым, видимо, по природе, Кешка, как звала его
Поля про себя, скупо сказал: «Иди. Недолго там. Будет солнце садиться – уеду».
Полина пошла в
направлении, указанном ей каюром. Вскоре она набрела на дорогу, которая и
привела её к лагерю. Впереди замаячили строения, деревянные бараки, забор из
колючей проволоки со сторожевыми вышками по углам. Она только намерилась
броситься к лагерным воротам, как в морозном воздухе зазвенела песня, знакомая
до боли. Хор, среди участников которого многие были явно простужены, пел «Ты,
Кубань, ты наша Родина, вековой наш богатырь…».
Женщина оторопела. Как?
Откуда? И тут на крыше низкого барака она увидела сидящих, как стая ворон,
мужчин в солдатских шинелях и телогрейках. Пели они. Охранники на это не
реагировали. Тут Поля обратила внимание, что на вышке заблестели огоньки.
Прострекотала короткая пулемётная очередь, после которой несколько певцов
медленно сползли с крыши. Остальные спрыгнули в снег. (Рассказывая мне об этом,
мама всегда плакала…). Полина увидела, как оставшиеся в живых пленники скрылись
в бараке.
Её поразило пение гимна
Кубанского войска, запрещённого советской властью. Видать, и немцы его не
жаловали. Когда оцепенение спало, она с опаской направилась к воротам. Медлить
было нельзя.
Познания Полины в
немецком языке ограничивались школой-семилеткой, оконченной с отличием. Немцы
заметили нежданную гостью. Один из них пролаял что-то малопонятное и направил в
её сторону автомат.
«Mein Mann ist Häftlin. Kuban. Kasakendorf», – обратилась она к охранникам на ломаном немецком. Второй
немец, кажется, что-то понял: «Ja, Kasaken». Не зная, как продолжить диалог,
Полина несколько раз повторила по-русски: «Позовите офицера, позовите офицера».
Фашист подошёл к ней совсем без признаков дружелюбия. Молодая женщина, не
растерявшись, протянула ему золотое кольцо. Присмотревшись, она поняла, что не
ошиблась. Этот был унтер-офицером. Он взял «подарок» и тут же ушёл. Полина не
знала, каковы будут результаты этой сделки, и очень боялась, что останется ни с
чем. Но вскоре к ней вышел уже другой немец, в шинели с собачьим воротником, в
пенсне и фуражке с наушниками и шибко важный с виду.
Попытавшись заговорить
на ломаном немецком, она услышала в ответ такой же корявый русский. Офицер
потребовал немецкий документ, удостоверяющий личность. Вместо аусвайса Полина
протянула ему золотую монету. Немец осклабился и произнёс: «О, Golden!». Не дав
ему опомниться, Поля назвала имя и фамилию мужа, вспомнив даже его лагерный
номер, который осмотрительно указал в полученном ею письме его сбежавший
товарищ. Немец тут же позвал унтер-офицера и дал ему задание, после чего они
оба удалились.
Кирилл приблизился к
месту у забора с проволокой пореже. Его шея была обмотана грязным полотенцем, а
лица давно не касалась бритва. Приблизившись к ограде, он протянул руки через
просветы «колючки» и обнял жену. Так они простояли с минуту. И тут Полина
увидела слезу на сером лице любимого. Кирилл показал глазами на стоящего
неподалёку солдата, и Поля сдержала рыдания. Они поняли друг друга без слов.
«Как там дети, небось,
подросли? – спросил Кирилл, нарушив молчание. – С кем ты их оставила?». «Там
мамо на хозяйстви», – ответила Полина. Супруг смотрел ей в глаза и видел, как
по щекам её скатываются слёзы страданий. Затем спросил: «Как же сил у тебя хватило,
радость моя? Как же ты сумела добраться сюда?!». И, не получив ответа, закивал
головою. Теперь спрашивала Полина. Кирилл ответил, что воевал он во второй
ударной армии, которую подло сдал врагу генерал Власов. Много фронтовых друзей
его осталось лежать в Мясном Бору. Это потом Поля поняла значение этого
страшного места в Горьковской области.
После победы под
Сталинградом немцы стали сдержанней относиться к военнопленным.
Генерал-предатель Власов, согласившись на сотрудничество с фашистами,
сформировал целую армию из советских военнопленных. В этом пересыльном лагере
было много военнопленных из исконно казачьих областей Кубани, Дона и Терека.
Немцы считали казаков храбрыми солдатами, поэтому и голодом, и холодом, и
угрозой расстрела пытались склонить к предательству. Сдавшихся в этой борьбе
уже ждал «белый» генерал Краснов, мечтавший собрать дивизию. Кирилл рассказал
Полине, что немцы не теряют надежды сделать из пленных своих пособников. Но
кубанцы, которых в лагере было больше всех, не сдавались. И гимн своей малой
родины, Кубани-матери, они пели все. С каждым днём их становилось всё меньше,
но Родину казаки не продавали. Держались до последнего.
Беззвучно плача, Поля
трясущимися руками развязывала вещмешок. Продуктов осталось мало: немного
сухарей, кусок сала и галеты. Вместе с едой, она передала тёплые носки, перчатки,
шерстяной шарф, а ещё пару пачек махорки. Как бы извиняясь, произнесла:
«Кирюша, харчей было много, да не довезла, дорога-то дальняя…». Меж тем Кирилл,
гладя её руки, говорил, чтобы берегла детей, а как вырастут, рассказала, что
отец их погиб в бою с фашистами, и желал, чтобы внуки никогда не узнали войны.
«А тэпэр, люба моя, иды з Богом обратно, та бырыжи сэбэ, тэбэ ждут диткы. Хай
Боже тоби помогае. Прощай, моя люба! Нэ горюй, дорогая. Такова наша тут участь.
Я погыбну со всимы…».
Не сдержавшись, не
ощущая колючей проволоки, она прижалась к его щеке и заплакала навзрыд. Потом,
оторвавшись и как бы пытаясь запомнить его на всю жизнь, смотрела через пелену
слёз и, поцеловав, увидела, что немец явно злится.
«Иди, иди, Поля», –
сказал Кирилл. Что-то вспомнив, она передала ему в руки золотой крестик,
последнее из сбережений матери. Перекрестив мужа троекратно, она развернулась и
твёрдым шагом пошла к лесу, в котором её, возможно, еще дожидался погонщик
собачей упряжки. Оглянувшись, она увидела, как Кирилл вцепился в колючую
проволоку, глядя ей вслед.
«Поля, умоляю, сбереги
себя!» – были его последние слова, скорее крик отчаяния. Сзади его уже толкал
охранник. Набравшись сил, она помахала мужу рукой.
Слёзы всю дорогу
застилали ей глаза. Каюр Кеша уже не находил себе места. Она не помнила, как
села на нарты, и не слышала, что он говорил. Все её мысли были о любимом,
оставшемся за колючей проволокой. Нужно было взять себя в руки. Впереди ещё предстояла
обратная, но не менее опасная и полная испытаний дорога через войну.
Послесловие
На Кубани цвели жердёлы.
Их чарующий аромат дурманил голову, кажется, заполнив всю станицу. Природа
оживала с новой весной. Сильно исхудавшая Полина в донельзя изношенной одежде
поднялась на крыльцо родного дома. Здесь её ждали дети – продолжение их с
Кириллом. Ради них будет она жить, трудиться и приближать день победы над
ненавистным врагом, убившим её мужа. На следующий день она вернулась в бригаду.
Как раз в разгар полевых работ. Не стало прежней улыбчивой, смешливой, дышащей
красотой и молодостью Поли. Была много повидавшая, зрелая, умудрённая опытом
женщина старше своих лет. В волосах её, цвета вороньего крыла, появилась
броская седая прядь, которая подчёркивала эту зрелую красоту сильной женщины.
Спустя три недели, как они и договорились с мужем при прощании, она заказала в
церкви заупокойную службу о погибшем на поле брани рабе божьем Кирилле. С того
времени косынка или платок чёрного цвета всегда покрывали её голову.
...После прощания с
мужем у Полины стало часто болеть сердце. Но нигде и никогда она не подавала
виду. Послевоенное звено, которое она возглавляла, стало передовым не только в
колхозе. В 1944-м её наградили орденом. Умерла она в 1949 году, оставив детей
матери мужа. Потеряв сына и невестку, свекровь всю себя посвятила внукам,
вырастив их до совершеннолетия. Потом не стало и её. Дети Полины и Кирилла
выросли достойными людьми. У сына Кирилла отцовская улыбка. Всякий,
встретившийся с ним, скажет: «Добрый человек».
Николай ЛЕМИШ
Источники:
1. Лемиш, Николай. Дорога через войну [Текст]
: быль / Николай Лемиш // 10-й канал. - 2014. - 21 февраля. - С. 5.
2. Лемиш, Н.
Дорога через войну [Текст] : быль / Н. Лемиш // 10-й канал. -
2014. - 28 фев. - С. 5. - Продолжение. Начало в №9.
3. Лемиш, Николай. Дорога через
войну [Текст] : рассказ / Николай Лемиш // Каневчане. - 2014. - №13.
- С. 66-71.
Комментариев нет:
Отправить комментарий